Реки Лондона

Стоя под душем, я размышлял о том, как же все-таки получилось, что Найтингейла подстрелили. Вопреки страшным историям, которыми изобилует «Дейли Мейл», огнестрельное оружие у нас не продается свободно в каждом пабе. Особенно такое, как дорогой полуавтоматический пистолет, столь неожиданно оказавшийся прошлой ночью в руке Кристофера Пинкмана. А это означало, что Генри Пайк никоим образом не мог привести Пинкмана на место действия в двадцатиминутный промежуток между нашим появлением у Королевской Оперы и выходом из ее служебного подъезда. Значит, он должен был знать заранее, что мы собираемся устроить на него засаду на Боу-стрит. Отсюда следует одно из трех: либо он предвидит будущее, либо читает чьи-то мысли, либо один из участников плана — его марионетка.

Предвидение я отмел сразу. Не потому, что мне в принципе не нравится эта идея, просто Генри Пайк никогда раньше не делал ничего такого, что позволило бы заподозрить у него способность предвидеть будущее.

Штудируя в общей библиотеке «Безумия» различные источники, я выяснил, что в мире не существует такого понятия, как чтение мыслей. По крайней мере в том виде, чтобы слышать мысли других людей как голос из телевизора. Нет, кто-то сообщил или самому Генри Пайку, или кому-то, кого он подверг секвестру, все подробности нашего плана. Найтингейл этого не делал, я тоже. Остаются представители отдела расследования убийств. Принимая во внимание, что Стефанопулос и Сивелл не очень любят обсуждать вопросы магии с теми, кто ею официально владеет, невозможно представить, чтобы они обсуждали их с посторонними. А Лесли наверняка следует примеру руководства.

Я вышел из душа. Капли стекали по коже, и это было приятно. Я взял полотенце — такое застиранное, что напоминало на ощупь наждачную бумагу, — и принялся вытираться. Одежда, которую я забрал из каретного сарая, была не то чтобы очень свежая, но все же чище, чем то, в чем я был до этого. Несколько раз свернув в коридоре не туда, я все же нашел кабинет доктора Валида.

— Как вы себя чувствуете? — спросил доктор.

— Человеком, — ответил я.

— Что ж, это радует, — сказал он. Потом показал, где кофе-машина, и оставил меня наедине с ноутбуком.

С момента, когда человек прекратил бесцельно бродить по земле и начал сам выращивать растения и скот, структура общества изменилась и стала гораздо более высокоорганизованной. Когда мы перестали спать с собственными сестрами, построили стены, храмы и пару-тройку приличных ночных клубов, эта структура так усложнилась, что ей стало просто невозможно управлять в одиночку. Так на свет появилась бюрократия. Бюрократия разлагает одну большую сложную систему на ряд других, взаимодействующих между собой. Как именно они взаимодействуют и каково значение вашей функции в этой системе — неважно. Главное — выполнять эту самую функцию, и механизм будет работать. И чем разнообразнее функции организации, тем сложнее структура ее систем и подсистем. Если организация, подобно лондонской полиции, отвечает одновременно за предотвращение терактов и пресечение бытовых конфликтов, а также делает все, чтобы автомобилисты не сбивали насмерть случайных прохожих, — то ее структура воистину очень сложна.

Одно из главных правил работы нашей организации состоит в том, что каждая ЧОК, то есть Часть Оперативного Командования, имеет доступ к базам данных ХОЛМС-2 и КРИМИНТ[46] либо по официальному каналу ХОЛМС-2, либо через конкретный ноутбук, с одобрения вышестоящего руководства. Вопросы доступа решаются в Департаменте информации, который выполняет только свою, строго определенную, функцию. И, соответственно, не делает различий между Отделом по борьбе с организованной преступностью и особняком «Безумие», который тоже стал таким отделом — никто не знал, под каким иным названием его можно внести в организационную схему лондонской полиции. Для инспектора Найтингейла все это сейчас ровным счетом ничего не значило. А вот для вашего покорного слуги это означало не только возможность легального доступа в ХОЛМС-2 с личного ноутбука, но и уровень этого самого доступа не ниже чем у главы Департамента расследования тяжких преступлений.

И это очень радовало, ибо в числе моих подозреваемых был старший инспектор Сивелл, а это не та дичь, в которую стоит метить, если не уверен, что свалишь ее с первого выстрела. Сержант Стефанопулос тоже заранее знала об операции, и в отношении нее действовать следовало тоже наверняка. Я ведь не хотел стать объектом новой шутки: «Знаете, что сталось с констеблем, который обвинил сержанта Стефанопулос в том, что она стала тупой марионеткой в руках злобного неупокоенного духа?» Подозреваемым номер четыре был доктор Валид — именно поэтому я не ответил честно на его вопрос о моих дальнейших планах. Лесли была подозреваемым номер пять. А шестым, что меня, естественно, беспокоило больше всего, был я сам. Проверить это было невозможно, однако я точно знал, что Брендон Коппертаун в период между убийствами Уильяма Скермиша и собственного ребенка даже не подозревал, что он больше не тот человек, каким был прежде.