Реки Лондона

И точно: из дверей с надписью «партер» текла толпа, направляясь в туалеты и бар — очевидно, именно в таком порядке. Оставаясь на месте, я наблюдал за выходящими. Заметил Сивелла — человека таких габаритов трудно не заметить. Что же касается внешнего вида любителей оперы, то я был разочарован: все они, конечно, были одеты дорого и стильно, но повседневно. Лишь несколько вечерних платьев хоть как-то оживляли общую картину. Я ожидал гораздо большего. Поток зрителей между тем стал редеть, я влился в него, и он понес меня влево, мимо раздевалки и лестницы, к центральному ресторану. Это был, судя по табличке, «Ресторан Первого яруса». Он представлял собой несколько тысяч кубометров сосновой древесины и чугунный каркас в викторианском стиле. Созданный для обслуживания толпы в антракте, когда тысячи слегка поддатых театралов устремляются отполировать поглощенную музыку порцией джина с тоником, он состоял из просторных зон отдыха с мягкой мебелью и сияющими медными светильниками. Стеклянно-металлическая арка крыши была выкрашена в белый. Как будто вокзал «Сент-Панкрас» взялась реставрировать компания «ИКЕА». Если бы Паровозик Томас жил в Швеции, его гостиная выглядела бы примерно так же.

Но тогда он вряд ли оставался бы таким же веселым.

В шести метрах над рестораном находились балконы — они тянулись по всему периметру стен и были достаточно широкими: там помещались стулья и столики с белыми льняными скатертями и серебряной посудой. Людей на балконах было меньше — большинство не стало подниматься, а двинулось напрямик к бару, стремясь до начала второго отделения влить в себя как можно больше джина. Я направился к первому лестничному пролету, рассчитывая, что сверху обзор лучше. На середине лестницы вдруг почувствовал, что общий настрой толпы в баре меняется. То есть не то чтобы почувствовал, а скорее услышал, тихо и неясно, словно отдаленный собачий лай поздней ночью.

— Пусть эта сука идет на хер, — донесся до меня откуда-то снизу визгливый женский голос.

На меня накатило такое же напряжение, как в тот день, когда доктор Фрамлин ни с того ни с сего набросился на курьера на Нил-стрит. Кто-то уронил поднос, металл со звоном ударился о дорогой нажжет. Несколько бокалов разлетелись вдребезги. Но нигде не раздалось ни единого смешка.

— Кретин! — произнес где-то внизу мужской голос. — Долбаный идиот!

Я заметил мужчину лет сорока — важного, в строгом костюме. У него были темные седеющие волосы и очень густые брови, это издалека бросалось в глаза. Это был заместитель комиссара Фолсом. Только его для полного счастья мне и не хватало. Я отпрянул от парапета и в тот же миг заметил Лесли на противоположном балконе. Она облокотилась на парапет и смотрела прямо на меня. Выглядела совсем как обычно, в своей кожаной куртке, которую всегда надевала на службу, и широких брюках. Удостоверившись, что я ее вижу, она радостно помахала мне и кивком указала вниз. Там, в баре, Сивелл как раз покупал выпивку.

По громкой связи объявили, что второе отделение начнется через три минуты.

Внизу, в баре, какой-то тип в твидовом пиджаке с кожаными заплатами ударил одного из своих собеседников. Кто-то закричал. Лесли, перегнувшись через парапет, смотрела вниз. Я бросился бежать по балкону, расталкивая с дороги людей. Глянул на Лесли — она, изумленно раскрыв рот, смотрела, как я заворачиваю за угол и мчусь по короткой части балкона, нависшей над залом по его ширине. Кто бы ни управлял сейчас ее сознанием, Генри Пайк или же она сама, — он не ожидал, что я ломанусь вперед сквозь толпу богатеев, бесцеремонно их распихивая. Как раз на это я и рассчитывал. Когда прорываешься сквозь тесные ряды возмущенных поклонников оперы, бывает очень нелегко одновременно нащупать во внутреннем кармане шприц с транквилизатором. Но мне каким-то образом удалось это сделать аккурат перед последним поворотом. Я повернул и бросился прямо к Лесли.

Она смотрела на меня, склонив голову набок, — спокойная и веселая, а я думал: ты можешь быть сколь угодно обаятельной, дорогая, все равно очень скоро крепко уснешь. Зрители теперь сами убирались с моего пути, поэтому последние пять метров я пролетел совершенно свободно. Точнее, пролетел бы, не поднимись инспектор Сивелл по лестнице и не ударь меня со всего размаху по лицу. Ощущение было такое, будто я с разбегу налетел на низко посаженную потолочную балку. Хлопнулся на спину, и несколько секунд белый свод потолка плыл и колебался у меня перед глазами.

Черт возьми, этот человек таки может двигаться быстро, если захочет!

Очевидно, Генри Пайк способен, находясь в сознании одного человека, воздействовать и на других. Что в моей ситуации было крайне невыгодно.

— Честно — мне плевать, — рявкнула какая-то тетка справа от меня. — Чертовы мужики поют о чертовых мужиках, только и всего.

Голос в динамиках объявил, что антракт закончится меньше чем через минуту, и пригласил зрителей вернуться в зал на свои места. Молодой человек в форме официанта с легким румынским акцентом попросил меня оставаться на месте до прибытия полиции, которую он вызвал.