Рекламщик в ссылке для нечисти

— Ничего, — прошептала она. — Ничего. Я всё думала, она своею волей нас покинула, всё не хотела верить, что она так-то могла... Теперь знаю, что она бы нас не бросила. Иного мне и не надобно.

Тут Ярогнева поторопила их, и они разошлись — Марьяша убежала за полотном, а Василий помог одному из дружинников дохромать до корчмы. По пути думал, не пёс ли его подрал, но не решился спросить.

Пёс был тут же во дворе. Какой-то умник дал ему целую баранью ногу, и Волк теперь в каждом видел угрозу и исходил подозрением. Василий решил, что разберётся с этим позже.

Недалеко от моста лежал Завид, уже перевязанный. Умила обняла его, уткнулась лицом в густой мех на его шее и как будто не слышала, что мать и отец зовут её, упрашивают отойти. Сама израненная, растрёпанная, укрытая одним только одеялом — первым, что её матери попалось под руку, — она не двигалась, только пальцы её поглаживали волчью морду, а он всё пытался их лизнуть.

— Да не помрёт он, девка! — с досадой говорила ей Ярогнева. — Ты бы уж хоть постыдилась, рубаху надела... Люди глядят! Да тебя и саму перевязать надобно.

Но Умиле было всё равно, как будто для неё не осталось ни луга, ни озера, ни корчмы, ни всех, кто сновал мимо, ища, где бы отдохнуть, или предлагая помощь другим. Тогда местные просто заслонили их спинами, встали стеной, чтобы ничьи любопытные глаза не заметили лишнего. Хотя и так уж достаточно глаз видело, как слетел звериный облик, будто морок развеялся, и уже не медведица — обнажённая девушка, покрытая своей и чужой кровью, стояла на коленях перед волком.

Её отец предусмотрительно вернул человеческий вид где-то в кустах у озера. Правда, не сразу докричался, чтобы принесли одежду. Теперь он то костерил Завида, то, заламывая пальцы, упрашивал дочь уйти в дом, чтобы мать о ней позаботилась. Обещал, что сам приглядит за этим убогим, так уж и быть.

— А я вона что отыскал! — верещал Хохлик, путаясь под ногами. Он всем мешал, и его гнали, только Василий по доброте посмотрел: вроде клык.

Но он теперь спешил за горячей водой, потому тут же и ушёл, не выказав особого восторга.

Тихомир о чём-то поговорил с Борисом. Разговор вышел короткий и, видно, безрадостный. Сразу после этого староста широким шагом подошёл к Ярогневе и приказал:

— Говори! Где Рада моя, не утаивай.

— А я вона что отыскал! — некстати поделился Хохлик. Тихомир зыркнул на него, Хохлик попятился с испуганным видом, но тут же его понесло к Умиле, и он заявил ей:

— Ну ты и срамота! А я...

Раздался звук подзатыльника — Любим постарался, — и Хохлик, вереща, испарился.

— Где жена моя? — с плохо сдерживаемым гневом повторил Тихомир, не дождавшись ответа. На щеках его играли желваки. — Выкладывай! Или силой признание выбить?

Он положил руку на рукоять меча, но Ярогнева не испугалась. Только покосилась, хмыкнула и продолжила накладывать повязку на рассечённый лоб дружинника. Уже и тот потянулся к своему мечу, и Василий, видя такое, кинулся к ним, но Тихомир вдруг бухнулся на колени.

— Ты уж меня прости, — покаялся он, опустив голову. — Жизни мне нет без неё. Научи, как её отыскать да как вернуть!

Ярогнева усмехнулась, качая головой.

— Вишь, как заговорил, — сказала она. — Что же, в купальскую ночь всякие дива случаются, да надобны ещё две диковины, и какую трудней достать, решать не возьмусь. Первая — это клык, да не зверя, не человека...

— Погоди-ка, — вклинился Добряк. — Я паскуду этого трепал, да где-то клык и потерял, во...

Он оттянул губу пальцем и показал дыру.

— Зубы-то уж не те, что допрежь. Может, сыщется? Туточки это было...

Добряк повёл рукой. Тихомир тут же кинулся на поиски, но Василий остановил его и сказал, что видел какой-то клык у Хохлика.

Хохлик сопел, отворачивался и не хотел ни с кем говорить. Ему объяснили, что это для спасения Рады, и он согласился, что дело важное, а всё-таки клык не отдавал.

— Вона, у волка выдерните, — надувшись, повторял он. — А меня-то всяк обидеть норовит, что ни отыщу, всё отнимаете...

В конце концов Марьяша условилась, что за клык отдаст ему два пирога. Хохлик требовал пироги немедленно, но всё же согласился получить их потом. А пока Бажена принесла ему пару ломтей из того, что осталось в корчме.

Хохлик злобно жевал, сопя, и блестел глазами. Он любил пироги, но и клык ему сразу же стало жаль, как отдал.

— Одну диковину сыскали, — взволнованно сказал Тихомир. — Может, и вторая сама в руки пойдёт?

— То уж тебе одному ведомо, — ответила Ярогнева. — Вот что: к ночи придёшь на берег. Начерти на земле круг этим клыком, Раду туда затяни и держи, как бы ни билась, ни кусалась, покуда петухи не пропоют. Сумеешь, твоя будет, а упустишь — пеняй на себя.

Тихомир, закусив губы, кивнул.

— Да слова нужны особые, чтобы она к тебе вышла. Это вторая диковина и есть.

— Добро, и что ж за слова?

— Кто же знает? — лукаво усмехнулась Ярогнева. — Самому придётся искать, другие тут не помощники.

Тихомир почесал в затылке и решительно сказал:

— Сыщу. Сыскал я прежде слова, чтоб она моею стала, сыщу и теперь. Ну, ждите к утру.

Он ушёл, и Марьяша проводила его тревожным взглядом.