Реквием для зверя

— До тех пор, пока я буду здесь лежать, тебе придётся оставаться рядом со мной, — вздёргивает бровь, улыбается и говорит так вальяжно и медленно, словно дегустирует каждый отдельный звук, наслаждаясь своей новой ролью.

— Не сегодня, — мотаю головой и пытаюсь освободить вспотевшую руку, но он продолжает сжимать мои пальцы до болезненного покалывания в онемевших кончиках. — Мы так не договаривались…

— Мне нужно знать, что ты выполнишь свою часть договора.

— Я выполню! Выполню, но только не сегодня! — к глазам подступают слёзы, потому что я не вижу в холодном взгляде Джеймса ни малейшего проявления человечности.

— Нет. Ты останешься здесь, и точка.

Его слова пронзают меня миллионами ледяных осколков, толкают в чёрную пропасть, и я лечу на самое дно, чувствуя, что это всё. Крах. Я ввязалась в игру, из которой он ни за что на свете не позволит мне выйти победителем. Задушит! Задавит! Сломает! Но только не отпустит…

— Извините, что вмешиваюсь в ваш разговор, — отвлекает на себя доктор Рикман, — но мы в любом случае не можем позволить мисс Мейер остаться в вашей палате, прежде чем она не заполнит все необходимые для этого документы. К тому же она совершенно не приспособлена для того, чтобы в ней ночевало двое, а пускать девушку на вашу койку я не намерен. Так что потерпите до завтра, тем более что сейчас уже семь вечера.

Не знаю, правда это или нет, но после его слов дышать становится легче. Огромные металлические тиски спадают с моей груди, когда Джеймс недовольно кивает, соглашаясь с тем, что говорит Рикман.

Мы выходим из его кабинета, чтобы попрощаться, и Джеймс снова тянет меня к себе в попытке поцеловать. Но на этот раз вспотевшая рука выскальзывает из его ладони прежде, чем он может сжать её сильнее, и я сразу же бегу к лифту, теряясь среди каталок и медперсонала.

Дорога домой кажется сущим Адом. Веки зудят из-за слёз. Грудь содрогается в спазмах непозволительного плача, и мне снова и снова приходится прикусывать губы, чтобы не сорваться и не расплакаться на глазах и своего шофера.

Я знаю, что дома меня ждёт Николас. И пусть ему и сообщают о каждом моём шаге, но он всё равно нервничает и переживает… Наверняка не находит себе места, изводя голову дурными мыслями…

И когда я думаю о нём, меня снова начинает рвать на части. Я чувствую себя такой грязной, жалкой и ничтожной, что тело начинает сжиматься в попытке спрятаться. Стать совсем маленькой и исчезнуть из этого мира, чтобы никто на свете уже не вспомнил о моём существовании…

Автомобиль останавливается напротив парадного входа, и мне требуется пара минут, чтобы окончательно привести себя в порядок. Убрать слегка размазанную тушь, перевести дыхание и натянуть на лицо беззаботную улыбку. Сейчас я должна была как можно спокойней, отчитаться перед Николасом и зайти к себе в комнату.

Я выкидываю из головы все посторонние мысли. Приказываю себе забыть обо всем, что случилось в особняке Лоренов и осчастливить своего мужчину такой радостной новостью.

Двери лифта открываются, и первое, что я вижу, как стоящий посреди гостиной Прайд переводит на меня серебряный взгляд и так протяжно выдыхает, словно и вовсе не дышал всё это время. Напряженные плечи опускают, он убирает руки с пояса и спешит ко мне навстречу.

— Господи Даяна, ты почему не брала трубку?!

— Прости… — смотрю в его светлые и безумно любимые глаза, и окаменевшая на губах улыбка превращает меня в несуразное чучело.

— Что-то случилось? — резко останавливается Ник, когда я инстинктивно уклоняюсь от его объятий.

— Нет! Всё хорошо! Просто устала, — мотаю головой и практически бегу к лестнице.

Не хочу, чтобы он прикасался ко мне сейчас, когда и мои волосы, и кожа, и платье напрочь пропахли его сыном! Не хочу, чтобы целуя меня, он чувствовал вкус другого мужчины! Не хочу, чтобы испачкался во всю ту грязь, которая свисает с меня огромными мерзкими лохмотьями!

Наконец-то двери ванной закрываются, и я срываю с себя платье, жалея о том, что не могу облить его бензином и смотреть, как оно будет гореть и плавиться, трещать и шипеть вместе с моим постыдным грехопадением!

Дрожащие руки не позволяют открыть воду, но я всё равно продолжаю крутить капризные краны. Пытаюсь сделать её нужной температуры и практически проваливаюсь на самое дно мраморной ванны, когда прохладные струи бьют меня по лицу. Бурлящий поток оглушает непрерывным журчанием, и только здесь, в единственном месте, где меня никто не услышит, я наконец-то могу заплакать… Могу подтянуть к груди колени и реветь навзрыд, как глупый ребёнок, выпуская вместе с ними своё унижение, боль, обиду и страх…

Меня трясёт от какой-то нескончаемой безысходности и собственной слабости, потому что этой проклятой жизни всё-таки удалось меня сломать. Удалось унизить и размазать по асфальту, оставив после себя сплошное кровавое месиво.

Снова и снова я чувствую себя не более чем эксклюзивной, раритетной куклой, которую хотят заполучить ценители и коллекционеры. Вот только как бы красиво не звучала эта метафора, а на деле даже самая ценная драгоценность не более чем простая вещь…