Реквием патриотам

— Думаю, я мог бы помочь тебе, — не стал я ходить вокруг да около. — Я тут, можно сказать, эмиссар неких сил, что борются сейчас с правительством и сёгунатом, в принципе. Также мы намерены, наконец, покончить с идиотской изоляционистской политикой и открыть порты для материковых торговый и иных кораблей.

— Приятно понимать, что ещё не потерял оперативной хватки, — усмехнулся в ответ на эти слова Делакруа. Я же мгновенно собрался и как бы невзначай уронил ладонь на рукоять тати. — Успокойся, — осадил меня странный адрандец, — просто ты, на самом деле, ходячая провокация для правительственных агентов. Такамо в материковом платье, — повторил он свою фразу.

Я опустил очи долу — он был прав на все сто. Однако это не делало его менее подозрительным в моих глазах.

— Однако и мне не быть правительственным агентом, — продолжал Делакруа, как ни в чём не бывало отпивая сакэ, — да и не горю я желанием работать на Токугаву или как там зовут вашего сёгуна.

— Отчего же? — Мотивы этого загадочного гаидзина меня весьма интересовали.

— Он — глупец. Ни одну страну изоляция не доводила до добра, она — приводит к упадку и гибели не только государства, но, часто, и всей нации, которая без свежей крови попросту вырождается. Вы оправдываетесь страхом перед иностранными шпионами, однако при вашей системе борьбы с внутренним врагом, основанной ещё… этим, как его?… Джесу, так?

— Иэясу, — машинально поправил я его. — Ты имеешь в виду Токугаву Иэясу, первого из сёгунов клана Токугава?

— Именно это, — кивнул Делакруа. — Он построил практически идеальное полицейское государство, которому пришлые шпионы, да её слабо знающие обычаи, к тому же, почти не понимающие их, а если вспомнить об отличии во внешности и неистребимом акценте — наши языки очень сильно отличаются. Да не одна вменяемая разведка мира не пошлёт сюда своих шпионов и, начистоту говоря, в этом нет нужды. В политических раскладах материка вы не имеете особенного значения — вы слишком далеко; вы важны скорее как торговый партнёр.

— Убедительно, — согласился я. — Так что же насчёт моего предложения? Ты готов присоединиться к нам?

— Готов я ко многому, — усмехнулся Делакруа, — но вот хочу ли.

Я поднялся, демонстративно допив сакэ, но Делакруа молниеносным движением подцепил ножку стула, с которого я встал, и я рухнул на него, выронив чашечку. Она с характерным звоном покатилась по чистому полу питейного заведения.

— Осади коней, Кэндзи-доно, — рассмеялся он. — Ты слишком порывист для той профессии, что выбрал для себя. Я ведь не отказал тебе.

— Не я выбрал для себя эту профессию, — буркнул я, балансируя на раскачивающемся стуле, — у нас это — большая редкость. А с даймё поговорить всё как-то времени не было.

— Да уж, отсутствие свободного выбора — зло, — резюмировал Делакруа, — это может привести вашу страну к гибели. Человек должен заниматься тем, для чего рождён, а не тем, что приказал сюзерен.

Тут я с ним был полностью согласен.

Оказывается, его руки ещё помнили крестьянский труд. Кэнсин часами проводил в огороде, ухаживая за растениями. Хотя Томоэ не раз говорила ему, что его труд навряд ли принесёт результаты — на дворе осень, а это не самое лучшее время для посадки, Кэнсин всё же не сдавался. Надо же было ему, в конце концов, чем-то заниматься.

— Мы почти не знаем ничего друг о друге, — сказала как-то Томоэ. — А ведь живём вместе не один день.

Кэнсин вымыл руки от земли и поглядел на них — поверх новым мозолей нарастали новые. Крестьянские. Когда-то его ладони уже украшали такие, когда-то давно. Он сам и не заметил как начал рассказывать.

— Я родился в большой крестьянской семье, но уже позабыл и лица, и имена родителей. Мне не было пяти лет, когда на деревню напали работорговцы, нас некому было защитить и почти всех увели. Кого не увели — перебили. Не знаю куда нас вели, нам не говорили, но по пути на караван напали ронины, а может быть просто разбойники.

Крики и стоны врывались в уши мальчика по имени Синта. Он широко раскрытыми глазами глядел на то, как жуткие, залитые кровью люди убивают без разбора. Эти люди (если их можно было так назвать) были опьянены чужой кровью и желали лишь одного — новых и новых смертей. Они хохотали, отрезая головы работорговцам и их «товару», расчленяя тела новыми и новыми ударами (многие и не понимали, что те, кого они бьют — уже мертвы).

Мико схватила Синту за плечо и потащила за собой.

— Не смотри, — повторяла она, — не смотри на это, Синта-тян[42]. Не смотри!