Реквием разлучённым и павшим

Свободного времени оказалось много, Алтайский смирился с тем, что, несмотря на все свои старания, не в силах прокормить себя, преодолеть процесс физического угасания. Он гнал мысли о еде, поскольку знал, что, растравливая себя, дойдет до предела — начнет собирать рыбьи головы, лазить по помойкам, куда и вороны заглядывать стесняются, и кончит дистрофическим неудержимым поносом, от которого нет спасения. Ради сохранения калорий нужно было больше спать, но сон не шел — мысли невольно уносились к дому. Детали домашнего быта, привычки родных — все это приобрело ощутимые до галлюцинаций формы, которые становились все милее и милее.

Вокруг Алтайского кипела борьба за жизнь, и он тоже должен был в ней участвовать. То ли где-то воровали часть пайкового довольствия, то ли так было кем-то задумано с самого начала, только кормежка не возмещала потерь калорий на работе. Поэтому воровали овес и жмых у лошадей, козеин и политуру в столярке. Если овес и жмых «политики» ели сами, то политуру продавали «бытовикам» в обмен на хлеб, крупу или махорку. «Бытовикам» было легче. Они, во-первых, хорошо знали, где и что можно украсть, не миловали при этом своего же собрата заключенного; во-вторых, умели воровать. Во всяком случае, «бытовики» были сыты, им не хватало только баб и выпивки. Политуру они пили, солью осадив смолы на дно посудины. Селедка, наверное, окаменела бы от такой концентрации соли, но то селедка, а не брюхо уголовника. Уголовники умели найти и женщин, даже «свадьбы» они устраивали в зоне. Алтайский стал свидетелем одной из них.

В бараке, где дневалил Юрий, кроме бригады Макарова размещалась бригада Федорова. Федоров чувствовал себя как рыба в воде, был сыт и здоров как бык, хотя его бригадники «доходили». Они люто ненавидели бригадира. Но и боялись — за малейшую провинность от Федорова можно было получить по загривку, недополучить пол пайки или вообще сесть на штрафную пайку. Федорову не хватало только «жены» — жена, оставшаяся дома, была, конечно, не в счет. Жениться — так жениться, и Федоров вскоре показал свою «невесту» — Тамару Тумбадзе. От некогда красивой и пышной Тамары оставалась только тень, «жених» начал ее подкармливать, но Тамара не поддавалась. И случилось невероятное: Федоров сделал ей предложение — закрепить узы церковным браком. Против этого Тамара не устояла… Одетый в телогрейку протоиерей Серафим Труфанов под нестройное пение хора «доходяг» «Исайя ликуй» обвел молодых за неимением амвона вокруг барочной тумбочки, закрытой для приличия невесть где добытой лошадиной попоной…

Итак, свадьба состоялась — пира не было, но брачная ночь была… в этом же самом общем мужском бараке: двухэтажная «вагонка» в углу, отгороженная одеялом, скрипела всеми своими деревянными клиньями и, наверное, развалилась бы, но помешал отбой ко сну… То ли помогли молитвы и проклятия «доходяг», которые, укладываясь спать, плевались и матерились, глядя на качающуюся «вагонку», то ли кто-то «стукнул», но «молодую», несмотря на протесты «мужа», надзиратель уволок в изолятор.

Глава 2. ПРОЩАЙ, ТАВДА!

— Юрий, про тебя спрашивал Иоффе, — сказал как-то вечером Макаров. — Говорил, что хочет взять тебя в Туринск завод восстанавливать.

— Куда мне восстанавливать… — едва слышно вытянул из себя Алтайский.

— Ты что, не знаешь? Завод в Туринске дрожжевой, отожрешься там на этих дрожжах!

Алтайский сначала расстроился — какой дурак его подпустит к дрожжам, когда он такой запущенный, что его, как выразился один из уголовников, соплей перешибить можно — просто у Макарова есть другой кандидат в дневальные и ему надо от Алтайского избавиться, вот и сватает… Однако через два дня сам Иоффе нашел его и пригласил в УРЧ [9].

Иоффе был бесконвойный заключенный-бытовик. Про него говорили, что он сел за миллионную аферу, живет хорошо, так как успел обеспечить всю родню, получает посылки, деньги и, когда выпьет, хвастается, что будет жить безбедно всю жизнь, а отсидит всего один раз. Работал он техноруком, по совместительству состоял неофициальным советником начальника управления лагеря.

Иоффе был в белом полушубке, из-под воротника которого выглядывали красивый шерстяной шарф и чистая рубашка с галстуком. На фоне заморенных блеклых лиц его лицо выглядело холеным, небольшие усики были аккуратно подстрижены.

Обращение Иоффе с начальником УРЧ было снисходительно-покровительственным:

— Иди, не мешай, дай поговорить с человеком.

Начальник, к удивлению Алтайского, послушно вышел из собственного кабинета.

— Значит, так, Юрий… Кажется, Федорович?

— Да нет, просто Юрий, — сконфузился Алтайский.

— Я узнавал, вы инженер-химик. Техническая подготовка у вас есть, а это главное. Все остальное, Юрий Федорович, со временем восстановится. Мы должны наладить производство кормовых дрожжей на нейтрализованном сульфидном щелоке… Вы понимаете, о чем я говорю?

— Понимаю. Только я…

— Вижу, дорогой, все вижу. Но если человек еще живет — значит, не все потеряно, а вам будут созданы неплохие условия.

Алтайский все-таки попросил время подумать: