Реквием разлучённым и павшим

— В таком состоянии я боюсь браться за дело, не имея уверенности в успехе, просто не имею права ничего обещать…

— Очень хорошо говорите, — довольно сказал Иоффе. — Вы очень порядочный человек, такой нам и нужен. Пожалуйста, думайте. Вот вам от меня.

Иоффе протянул десятку и пачку папирос «Ракета».

«Деловой человек», — уважительно подумал о нем в свою очередь Алтайский, направляясь после разговора к Руфу Ананьину за советом.

Совет был однозначным и категоричным — ехать без всяких раздумий и не быть дураком.

….Через несколько дней состоялся последний разговор Алтайского с другом детства Димой Крутовым, которого он нашел в предбаннике в зоне стационара лагпункта — помещать вольных было больше некуда. На Диму страшно было смотреть, хотя Алтайский сам был едва ли лучше. Дима «доходил» инертно, безучастно, не возмущаясь и не протестуя.

Встреча была грустной, Алтайский пытался подбодрить, обещал поговорить о нем по приезде в Туринск как о бывшем студенте-химике и попытаться вызвать по спецнаряду. Дима загорелся на секунду, но тут же ушел в себя, в свою тоску и безнадежность. Оба больше молчали, оба чувствовали, как души их плачут, но сами не плакали, сдерживались — понимали, что плач явный отнимет последние остатки сил.

В июле Алтайского увезли, и в этот же месяц Дима тихо угас от дистрофического поноса. Никому, никогда не найти его косточек и могильный холмик из холодной уральской земли — нет таких кладбищ!

Где хоронили заключенных? И хоронили ли вообще? — на эти вопросы должны ответить те, кто «охранял» Крутовых — товарищи с автоматами и собаками.

В поле или в лесу, среди скал, в шахте, в. земле при копке канавы или ямы под столб — везде, в любом месте нашей необъятной страны, от Балтийского моря до Берингова, — можно наткнуться случайно на истлевшие человеческие останки. Знай, добрый человек, если доведется тебе их увидеть, — это может быть твой отец, брат, муж, сын, которого когда-то уволокли от родного очага недобрые люди…

Не удивляйся, если череп будет иметь бесформенным пролом, пробоину молотком — это «пропуск» на покойного, который выдавали вахтеры при вывозе трупа из зоны. А вдруг это и не труп вовсе, а беглый, искусно притворившийся покойником?! Что же, этакий пропуск любого беглого превратит в покойника. Вот так. А самому садиться вместо беглого — кому же это охота?

* * *

Туринск. Тринадцатый особый лагерный пункт, сокращенно ОЛП-13. Большая жилая зона с выгороженной частью для женщин. Бараки, палисадники, много цветов и комаров. К жилой зоне примыкает промышленная: выкатка сплавной древесины из реки Тура, лесозавод, углевыжига-тельные печи, дрожжевой завод, электростанции при заводах с приводами от машин, которые питаются паром снятых с паровозов котлов.

Чуть брезжил рассвет, когда Алтайского сдал на вахту безоружный надзиратель — так полагалось при сопровождении направляемых по спецнаряду, — сразу и забыли, что Алтайский из штрафной бригады кандидатов в беглецы.

Вахтер показал, как пройти к столовой:

— Там и подождите подъема.

К Алтайскому сразу же стал принюхиваться завстоло-вой Штеккер — полный, добродушный человек с резко-еврейским выговором русских слов, прилично и чисто одетый.

Алтайский невольно взглянул на себя — его одеяние нельзя было и нарочно придумать: рваные, внутри — меховые, а снаружи — парусиновые японские ботинки (это в июле-то месяце!), некогда белые штаны с синим карманом поверху, нижняя рубашка под распахнутой, без пуговиц, изрешеченной искрами костров, потерявшей цвет телогрейкой… Как он не попросил Иоффе о выдаче приличной одежды, хоть немного поприличнее той, что была на нем сейчас!?

Штеккер сделал вид, что не заметил смущение Алтайского, дал понять, что встречают здесь не по одежде, и даже рассказал какой-то еврейский анекдот. В общем, позаботился о том, чтобы Алтайский преодолел скованность. Затем он сам принес полную миску супа с бобовыми жмыхами, а когда узнал, что Алтайский приехал по наряду Иоффе, то велел еще подать жареную картошку с добрым куском жирной селедки. Алтайский слопал все (жареную картошку он ел в последний раз дома), а после этой обильной еды во время разговора со Штеккером совершенно неучтиво заснул, сидя за столом…

После подъема Штеккер его еще раз покормил, посоветовал подождать в полисаднике перед столовой, сказал: «Я все устрою», — и исчез.

Некоторое время спустя к Алтайскому подошел высокий худой человек в очках и отрекомендовался:

— Рейтер Владимир Владимирович. Мне сказал завсто-ловой о вашем приезде.

Фамилия показалась знакомой. Алтайский напряг память и вспомнил, что некий Рейтер руководил сахарным заводом на станции Ажихе, что в 30 километрах от Харбина.

— Да, это был я, — подтвердил Владимир Владимирович. — Выходит, мы земляки?

Завязался разговор. Время до развода прошло быстро. Рейтер успел познакомить Алтайского с лаборанткой Галиной Павловой, бригадиром Сашей Завьяловым, механиком Адамом Малышевским — все пятьдесят восьмая. Подошли Коля Астафьев — да, тот самый Коля, которому Алтайский когда-то продал украденные ботинки, потом Саша Шабель-ник, еще один земляк.