Религия бешеных

А живые, целый зал живых, — это были всего лишь бледные тени. Полуфабрикат, ком необработанной глины, карандашный набросок. Человеческий материал… Они обретут свой смысл, плоть и кровь, обретут полновесность жизни, только когда прорвутся прочь из этой жизни. Туда. В смерть…

…Человечество не может придумать ничего нового. Да и зачем ему, когда отлично работают старые схемы. Любая новая религия строится по принципу старых. Точкой приложения устремлений и сил должна быть какая-то цель, идея. И это нечто должно дислоцироваться уже где-то за пределами обыденной жизни. Да и Жизни вообще.

Бог в качестве идола этим господам почему-то ужасно не проканал. Они пошарили во тьме внешней еще — и выудили то, что тоже обитает по ту сторону добра и зла. Выудили смерть. Встряхнули, расправили на коленке…

Нормально, проканает. Другим-то канала. И не раз. Но именно здесь из нее почему-то состряпали самоцель. А не промежуточный этап. Как до сих пор у людей это было. Именно отсюда эта леденящая нацбольская тоска. Без Бога даже смерть не канает. Сравните два воззвания к этим божествам на предмет прови́дения дальнейших перспектив. «Да, Смерть!» — и все, и точка, конечная цель. Тупик. «Да приидет царствие Твое» — бесконечность…

Кто-нибудь еще хочет у меня спросить, почему я не вступаю в НБП? А просто мне там предлагают стенку… Что я отвечу этим господам? Правильно. Не канает… А ведь еще Мудрый Старец две с половиной тысячи лет назад все сказал: «Тот, кто, умирая, не прекращает быть, обретает вечность…»

Так, стоп. Я тут, кажется, уже велосипед изобретаю. «Классик» сам прямым текстом уже все за меня написал. Я ведь это даже цитировала:

«А какой смысл совершать революцию, если ее цель — только захватить министерские посты, вульгарные кабинеты. Мы должны сменить все. И придумать себе Нового Бога, возможно, какой-нибудь тунгусский метеорит или железную планету в холоде Космоса. Нашим Богом будет тот, кто даровал нам смерть. Может, нашим Богом будет Смерть».

Секта самоубийц. Вот кто они тут все…

Эти люди здесь лишь для того, чтобы кинуться вперед и прорубаться сквозь кордоны, используя свою жизнь как таран. Опыт есть. Единственное, за что они бьются в этой жизни, находится там, уже за ее чертой. Там, за чертой, лежит их настоящая Свобода. И кто-то из них, я видела, уже смотрел в глаза своей цели…

Я воочию наблюдала это готовое хлынуть в пролом людское море.

Вот она, ПАРТИЯ МЕРТВЫХ…

Театр и вешалка

Первый день закончился.

Из запруды перед гардеробом прямо на меня странной кривоватой походкой выплыл Соловей. В своей черной кепке, надвинутой на глаза, в своей уркаганской униформе — прямой кожаной куртке и чуть длинноватых штанах, смявшихся гармошкой над ботинками. Со своим страшным, исковерканным темным лицом. Мастерски подчеркнутым этой внушающей легкий ужас и трепет тяжелой, черной, чуть засаленной оправой…

Блестящий поэт выглядел как лютый урка, с какой-то антиобщественной целью рассекающий по школьной раздевалке после пятого урока. «Я должен выглядеть так, как будто у меня уже все хорошо»… Режиссеры и актеры в этом месте должны вешаться. Это архисложно: стопроцентно попасть в образ и при этом сохранить полную достоверность, нигде не переиграв. Секрет — и беда — заключались в том, что он в этом образе уже давно жил и со стороны себя просто не видел. И вдруг перестать так выглядеть — не мог… А в его движениях было что-то от механически-замедленного, подпрыгивающего, прерывистого движения марионеток.

Чтобы по-настоящему рассмотреть человека, мне надо взглянуть на него с большого расстояния.

Надо же, он действительно шел именно ко мне. Я смотрела на него с грустью. Почувствуйте разницу. Только что, в конце первого дня съезда, показали новый фильм про НБП: «Да, Смерть!» Соловей, заснятый вскоре после освобождения, там был на пике своей апокалиптичной утонченной безупречности.

Это был идеальный мертвец. Память меня не обманывала. Он действительно тогда был как лезвие. И его острота и разящая сила были почти нестерпимы. Невероятно… И вот этого блестящего мужчину я тогда с гневом отвергла? И вот это немыслимое совершенство я была готова убить?! Ай да я…

— Какой ты в этом фильме! — простонала я, когда «мой изящный бандит» поравнялся со мной.

— Да я видел его уже… — Он почти отмахнулся, для него этот его триумф был давно просроченной новостью.