— Как ты? — тревожно и горячо зашептала я ему на ухо. Этот их раскол, казалось, наотмашь полосовал уже даже сам воздух вокруг него. И из расщелин ежесекундно грозила полезть неприкрытая опасность. Он сам меня так настроил. — Все нормально?
Он кивнул.
— Сережа… — осмелилась я спросить. — Можно мне в гостиницу?
— Нет… не надо… — Мгновение подумав, он отрицательно качнул головой. Осторожно поцеловал, прощаясь. Так, чтобы начисто смести с потемневшей, предгрозовой, неспокойной глади моей глухо-болезненной страсти к своему — и
Я была ему за это благодарна. Может же он обращаться со своей женщиной — со мной — по-человечески…
Но мной в этой жизни уже безраздельно правила высшая сила под апокалиптическим названием «мой роман века». И ее алтарь алчно требовал горячей крови. Моря дымящейся крови…
Мне позарез был нужен Голубович…
Он возник незамедлительно. Соловей исчез за кулисами плотно спрессованных в очереди тел — а Алексей из-за них появился. Я развлеклась, наблюдая, что он тоже кутается в этот писк нацбольской моды: палестинский серый клетчатый платок с мелкими кистями. В точности как у наконец-то признанного почившим в бозе палестинского лидера Ясира Арафата.
Стоило нацболам получить в гардеробе одежду — и в фойе театра можно было начинать разворачивать пункт выдачи верблюдов и автоматов… Эти платки в сочетании с нацбольским красно-бело-черным флагом на футболках, честно с…ым сразу у двух других зазевавшихся великих мертвецов, кричали о грядущем апокалипсисе. Господи, да они просто мародеры. Замутившие маскарад. Это все могло бы стать униформой Вавилона, символом смешения языков…
Алексей, в свою очередь, очень пристально проинспектировал мой вид. Приятно общаться с человеком, понимающим толк во внешних эффектах.
— Хороший костюм…
Скажи уж, почти идеальный. Я в своем нестерпимо официозном пиджачно-галстучном черно-белом облачении здесь была настоящей
— Н-да… Обыкновенный фашизм… — еще в Бункере задумчиво прокомментировал мое появление Абель. Штирлиц никогда еще не был так близок к провалу…
— Люблю, когда женщинам идет форма. И, сам понимаешь, это форма не вашей организации… — цинично улыбнулась я Голубовичу.
Алексей очень неосмотрительно согласился наговорить мне на диктофон свои «колымские рассказы». Не знал, что подписывается на рабство. Если мне что-то нужно
Ничего личного
Мы покидали холл театра со сдержанной торжественностью. Как будто это был Дворец съездов имени Мимики и Жеста. Так ведь и мы сами в этой жизни… тоже не просто так нарисовались…
Прошествовали пред ясными очами Жени. Я отвела взгляд, чтоб не захохотать. Представила, как это дефиле выглядит в глазах моего давнего
Прикинь, облом? И в мыслях не было. Просто моя нынешняя любимая добыча упрямо играет в блудного попугая…
Но все равно неплохо получилось… Это невыносимо. Я уже не могу без того, чтобы не оставить за собой шлейф легкого скандала… Ладно. Все по плану. Людям нужны нездоровые сенсации…
…
В матовых электрических сумерках на обочине узкой дороги стояли пять красивых белых автобусов. Весь съезд дико ржал, когда в конце дня вдруг объявили, что милиция предоставляет делегатам съезда автобусы…
Дальше фразу дослушать не смог уже никто. Полномасштабная истерика в исполнении восьми сотен глоток — ради этого стоит собирать съезды.
— А самое интересное, — сказала я в автобусе Алексею, — что какой-то милицейский чин именно сейчас заработал себе очередную звезду.
Гигантский Измайловский комплекс издалека сиял длинными вертикальными рядами огней, вереница наших автобусов долго объезжала эту громаду. Менты действительно привезли нас в гостиницу…
Мы выгрузились у входа в корпус, я оглянулась почти с опаской. От автобуса по снегу ко мне шел Соловей.
Н-да… Нехорошо получилось… Нормальное женское вероломство. Стоило ему сказать, что не надо мне сюда ездить… Как я — тут как тут. Еще небось в одном автобусе ехали. А мы туда так картинно с Голубовичем грузились… Сережа.