Религия на Кубе

В. Дункана, вообще во многом дистанцировалось от него, контактируя с кубинскими коммунистами[329]. Другой американский исследователь, X. Дюбаи, отмечал, практически сразу же после революции на Кубе, что, когда повстанцы пришли к власти, «Кастро отрицал, что имел какие-либо контакты с коммунистами, какие-либо связи с ними или какие-либо идеи по адаптации советской модели для Кубы»[330]. В том же ключе ситуацию оценивал и мексиканский историк Б. Торрес Рамирез, отмечавший, что в течение первых месяцев после революции Советский Союз воспринимал кубинскую революцию как «нечто периферийное в своих интересах… и ни о какой поддержке со стороны советского правительства не могло идти и речи»[331].

Первым тревожным звонком для буржуазии Острова и для Церкви стал Закон об аграрной реформе от 17 мая 1959 года. По мнению отечественных исследователей В. А. Бородаева и Н. С. Леонова, именно его следует считать точкой отсчета открытого американо-кубинского конфликта[332]. С ними согласен и британский исследователь С. Бэлфор[333], считающий, что закон хотя и носил умеренный характер, но нанес существенный удар по американским интересам на Острове.

Закон об аграрной реформе вновь, как и в период предшествующий революции, поставил Церковь в сложное положение. С одной стороны Закон вполне сопрягался с положениями Социальной доктрины Католической церкви, но с другой Церковь стояла на защите права частной собственности. Тем более что и сама она была собственником.

31 мая 1959 года помощник епископа Гаваны Эвелио Диас пишет циркулярное письмо «Католическая церковь и новая Куба», в котором подтверждает, что Закон об аграрной реформе в своих фундаментальных основах согласуется с церковными представлениями о принципах социальной справедливости: «Аграрная реформа в своих справедливых намерениях и с учетом необходимости для нашей Родины принципиально согласуется с представлениями Церкви о принципах социальной справедливости. Ее реализация обязывает сознание каждого христианина, который как таковой, забывая о своих эгоистических личных интересах, должен способствовать ей в “интересах всеобщего благополучия” как хороший кубинец и самый лучший христианин»[334].

Надежда Церкви на дальнейшее смягчение преобразований была вызвана все еще не определившимся до конца курсом революционного правительства. Очевидно, церковные иерархи сохраняли уверенность, что режим Кастро примет национально ориентированный характер, но без крайне левого уклона.

5 июля 1959 года в журнале «Богемия» появилась статья епископа Матанзаса Альберто Мартина Вильяверде «Кубинская аграрная реформа и Католическая церковь», в которой он, в частности, отмечал, что национализация не должна лишить крестьян земли, в результате чего они окажутся в зависимости от государства: «Мы ждем, что, наоборот, охраняющий государственный контроль собственности, который фиксируется в настоящее время в Законе и который многим кажется необходимым в начальном этапе аграрной реформы, со временем будет смягчаться, выполняя обучающую и помогающую крестьянам функцию по наиболее правильному использованию ими своей собственности» [335].

Ссылаясь на мнение экспертов, видевших схожесть мер Кастро с теми, что проводились в свое время в Советском Союзе, 21 июля 1959 года епископат Сантьяго-де-Куба выпускает пояснение по поводу своего отношения к аграрной реформе. В нем высшие католические иерархи Кубы прямо намекали Кастро, что, если ситуация будет развиваться по московскому сценарию, Церковь отреагирует на нее. Отмечая, что «источники» реформы не соответствуют ни Евангелию, ни энцикликам пап Льва XIII и Пия IX, «Кастро, чуждый, несомненно, московской ориентации, должен твердо знать, что эта ориентация ни в чем не способствует успеху Революции»[336].

Динамика позиции Церкви в течение двух месяцев после начала реформы вполне очевидна. К лету 1959 года уже видна явная обеспокоенность церковных иерархов проводимыми правительством Ф. Кастро преобразованиями.