Религиозная жизнь Древней Руси в IX–XI веках. Язычество, христианство, двоеверие

Кремация умерших в раннеславянском обществе, несомненно, сопоставима с древнеиндийским обрядом, где мертвый как бы очищается с помощью огня, в результате чего его части тела «сливаются со стихиями»[538]. Впрочем, степень общеиндоевропейского наследия в мифологическом осмыслении ритуала сожжения у ранних славян установить нелегко. В целом, вопрос о его «идейной наполненности» трудноразрешим на собственно славянском материале. В этой связи чрезвычайный интерес представляет введение в научный оборот и соответствующий анализ текста из древнерусского перевода византийской «Хроники» Иоанна Малалы. Речь идет о вставке западнорусского переписчика, характеризующей языческие обычаи литвы, ятвягов, пруссов и др. По наблюдениям В. Н. Топорова данный текст имеет балто-славянские истоки. Согласно этому повествованию, обычай трупосожжения ввел культурный герой Совий, который, после ссоры с сыновьями решил отправится в иной мир, но не мог найти там успокоения, пока не был погребен должным образом. Вначале ему «сотворили ложе» и погребли в земле, но наутро покойник жаловался на то, что он изъеден червями и гадами. Тогда его погребли на дереве, но там его донимали пчелы и комары. Наконец, он был сожжен на костре («краде великой») и на утро он сказал, что спал «как детище в колыбели»[539]. В. Я. Петрухин отметил, что для данного текста отыскиваются как германские (скандинавские), так и непосредственно славянские параллели. В североевропейской традиции установление обычая сжигать тела умерших приписывалось богу Одину. Причем «завет Одина», как следует из родовых саг, выполнялся не для того, чтобы почтить умершего, а для того, чтобы отправить его подальше на тот свет[540].

Фрагменты славянской мифопоэтической традиции, связанной с кремацией покойников, сохранились в сказках о Бабе Яге, которая может быть сравнена с Совием в качестве «первоумершей», знающей «правильные» ритуалы[541]. Весьма интересна в связи с этим гипотеза О. А. Черепановой о том, что персонаж яга в своих истоках имеет некое полиморфное змееподобное мифологическое существо (а еще ранее, видимо, змею), а наименование яга этимологически связано с индоевропейским (и славянским) обозначением змей и змееподобных созданий, связанных с землей и миром мертвых[542]. Впрочем, тексты о Бабе Яге не дают такого последовательного обоснования кремации как рассказ о Совии. Отсутствие подобного обоснования в рамках этнографически фиксируемой восточнославянской традиционной культуры косвенно свидетельствует о «семантической размытости» ритуала сожжения, а, возможно, о его второстепенной роли в комплексе погребальной обрядности. Вместе с тем, как подметила С. М. Толстая, нельзя не учитывать, что дошедший до нашего времени тип погребального обряда и структурно, и отчасти семантически связан с обычаем трупоположения, представляющим собой инновацию, датируемую приблизительно эпохой христианизации славян. Даже если признать, что смена обряда не изменила коренным образом его смысла, то отдельные стороны или элементы обряда должны были так или иначе поменять свою форму, функцию и мотивировку[543].