Религиозные мотивы в русской поэзии

Всенепорочная Дева Пречистая,
Слова Предвечного Мать и создание!
Слова земной и небесной природы!
Сын Твой и Вышнего Бога сияние, —
О, бесконечности око лучистое!
В веки последние, тяжкие годы
Пристань спасенья, начало свободы
Нам чрез Тебя даровал.
Он одну между всеми избрал,
Он в Тебе возлюбил и грядущие роды.
Открой милосердия двери,
Всеблагодатная, к жизни нетленной
В любви и вере
Душе смиренной[90]

.

(Из Петрарки, перевод В. Соловьева)

Мистические взлеты В. Соловьева достигают иногда силы пророчеств, осуществление которых мы теперь видим.

О Русь, забудь былую славу,
Орел двуглавый сокрушен[91]

,

писал он, предчувствуя кровавый революционный хаос. «Чую близость времен, когда христиане будут собираться на молитву в катакомбах, потому что вера будет гонима», говорил он друзьям на смертном одре. Но ощущая, а быть может, даже сознавая неизбежность временного господства Зла на земле, он провидел и гибель его – победу Добра, искупления и прощения греха. В своем последнем предсмертном стихотворении он писал:

Зло позабытое
Тонет в крови.
Всходит омытое
Солнце любви.

Замыслы смелые

В сердце больном…
Ангелы белые
Встали кругом.

Стройно-воздушные

Те же они
В знойные, душные
Тяжкие дни[92].

Приглушенная русская религиозная мысль благодаря Соловьеву ожила и засветилась новыми радужными огнями. Новое слово прозвучало в богословии и философии, а в области поэзии возникло и оформилось новое течение символистов, которому суждено было лечь в основу «Серебряного века» освобожденной из материалистического плена русской поэзии.

Первым, кто пошел по тропам ритмического слова вслед за поэтом В. Соловьевым, был Д.С. Мережковский. Поэтому, если не считать предтеч – Тютчева и самого Соловьева – Мережковского и следует назвать основоположником русского символизма. Эта форма поэтического мышления совпадала для него с углублением в религиозную философию. Но Мережковский стоял на грани двух эпох и, устремившись к блеснувшему перед его духовными очами свету, всё же не смог полностью освободиться от тяготевших над ним влияний побежденной этим светом тьмы. «Две бездны», «Христос и Антихрист» – два полюса чувства и мышления одновременно давивших на его психику и разрывавших ее на две части. Попытки примирения этих двух противустоящих сил прошли через всю жизнь Д.С. Мережковского, но не дали мира его творческому духу. Не потому ли в звучаниях арфы Давида он прежде всего и главным образом слышал ее покаянные тона?

Из преисподней вопию
Я, жалом смерти уязвленный:
Росу небесную Твою
Пошли в мой дух ожесточенный.

Люблю я смрад земных утех,

Когда в устах к Тебе моленье —
Люблю я зло, люблю я грех,
Люблю я дерзость преступленья.

Мой Враг глумится надо мной:

«Нет Бога: жар молитв бесплоден».
Паду ли ниц перед Тобой,
Он молвит: «Встань и будь свободен».

Бегу ли вновь к Твоей любви, —

Он искушает, горд и злобен:
«Дерзай, познанья плод сорви,
Ты будешь силой мне подобен».

Спаси, спаси меня! Я жду,

Я верю, видишь, верю чуду,
Не замолчу, не отойду,
И в дверь Твою стучаться буду.

Во мне горит желаньем кровь,

Во мне таится семя тленья,
О дай мне чистую любовь,
О дай мне слезы умиленья.

И окаянного прости,

Очисти душу мне страданьем —
И разум темный просвети
Ты немерцающим сияньем![93]