Религиозные мотивы в русской поэзии

Эмоции символизма, его религиозные устремления всего полнее, всего сильнее выражены талантливейшим из плеяды «Серебряного века» Александром Александровичем Блоком, о котором мы говорим в другой главе. Но в выражении их Блок не смог отойти от присущей ему туманности, неясности, загадочности образов и слова, поэтических дефектов, за которые упрекал его ясный, солнечный Н.С. Гумилев. «Где-то высоко у Царских Врат причастный к тайне…», «Вхожу ли я в темные храмы», где «высоко по карнизам бегут улыбки, сказки и сны» – всё это только предчувствие, преддверие Тайны, но не прямое устремление к ней. Такова вся поэзия А. Блока, таков и его религиозный мир, в котором нежный образ Богоматери и Святая София – Премудрость Божия сливаются с «Девой Радужных Ворот», «Прекрасной Дамой» и даже «Незнакомкой».

Полную ясность в религиозное мышление русских символистов внес, да и то лишь под конец своей жизни, идеолог и теоретик этого поэтического течения Вячеслав Иванович Иванов.

Полна чудес и закончена чудесным просветлением жизнь этого замечательного человека[94]. В молодости В. Иванов жадно и безудержно поглощает знания. Он, отмеченный своим знаменитым учителем Моммзеном, историк, археолог, теоретик филологии и лингвист, переводчик Эсхила, потом поэт, литературный критик, автор ряда глубоких философских статей по искусству, в которых он пытается примирить Ницше, Диониса и Христа. В течении символистов ему принадлежит место метра и теоретика этой поэтической школы. Литературные беседы на «Башне» – так называлась квартира В. Иванова в Петербурге – привлекали туда чуть ли не всех выдающихся в области искусства, литературы и философии людей столицы и прочесть свои стихи на «Башне» В. Иванова означало для поэтов вступление на российский Парнасе. К этому были основания. В.И. Иванов действительно обладал не только тонким литературным вкусом, но и поэтическим чутьем, позволившим ему, например, почувствовать в первом стихотворении скромной девицы Горенко – будущую Анну Ахматову.

Но в религиозном мышлении поэта-философа В. Иванова в те годы его жизни царил бурный хаос, полный исканий, метаний и тоски, что свойственно большинству русских поэтов-символистов. Ведь пытался же Д.С. Мережковский примирить Христа и Антихриста, а другой символист, меньшего калибра, Федор Сологуб докатился до того, что самого себя объявил сыном Сатаны, и лишь к концу жизни, испытав тяжкие удары революции, отрекся от былых богохульств, от всего написанного им, и в последнем своем чисто молитвенном стихотворении просил Христа:

У Тебя, Милосердного Бога,
Много славы и света и сил.
Дай мне жизни земной хоть немного,
Чтоб я новые песни сложил[95]

.

Вячеслав Иванов избег подобной трагедии. Духовное просветление пришло к нему задолго до конца его дней, и он смог, переселившись в начале двадцатых годов из советской России в Рим и приняв там католичество, резко изменить свою творческую направленность. О жизни своей души в прошлом он писал, как о «пути в Эммаус».

День третий рдяные ветрила
К закатным пристаням понес…
В душе – Голгофа и могила,
И спор, и смута и вопрос…

И беспощадная коварно

Везде стоит на страже Ночь, —
А солнце тонет лучезарно,
Ее не в силах превозмочь…

И неизбежное зияет,

И сердце душит узкий гроб,
И где-то белое сияет
Над мраком зол, над морем злоб.

И женщин белых восклицанья

В бреду благовестят – про что?
Но с помованьем отрицанья,
Качая мглой, встает Ничто…

И Кто-то, странный, по дороге

К нам пристает и говорит
О жертвенном, о мертвом Боге
И сердце – дышит и горит[96].

Но духовное просветление свершилось и новый творческий путь поэта В. Иванова лег от Дионисовых оргий к Тайной Вечере, от руин античного языческого Рима к тихой святости древнего Радонежа.