Ренуар

— Да, вы понимаете слово «хранитель» в обычном смысле. Ружон^[50] тоже принял мое замечание в вашем смысле и удивился подобно вам. Но под словом «хранитель» я вовсе не подразумеваю господина, который только и делает, что прогуливается по залам; эти-то не опасны. Я понимаю «хранителя» в его настоящем смысле, как реставратора картин. Испания по бедности не могла их оплачивать, поэтому-то картины, однажды повешенные, оставались там спокойно висеть.

Я. — В качестве душеприказчика Кайеботта вы должны были иметь не одну стычку с Ружоном в связи с принятием в Люксембургский музей картин импрессионистов.

Ренуар. — Сказать по правде, я никогда не мог сговориться с Ружоном не потому, что он был глуп или неприятен в обращении, но потому, что он даже слышать не мог имени ни одного из любимых мною художников. Вы можете себе представить наши дискуссии перед коллекцией Кайеботта. Ружон принимал благосклонно Дега и Мане; не все, впрочем, — одного или двух он отбросил… Моя же живопись, наоборот, была для него источником беспокойства, которое он не старался скрыть. Единственный холст из моих, который он принял с доверием, — это «Мулен де ла Галетт», потому что в ней фигурировал Жерве. Присутствие этого мастера среди моих моделей он считал чем-то вроде моральной гарантии. С другой стороны, ему приходились по вкусу — не слишком, впрочем, — Моне, Сислей и Писсарро, которых начинали признавать «любители». Но когда он увидел Сезаннов! Эти пейзажи, уравновешенные, как Пуссены, картины «Купальщиков», краски которых кажутся похищенными со старых фаянсов, наконец, все это в высочайшей степени мудрое искусство… Я, как сейчас, слышу Ружона: «Вот этот, например, разве он понимает, что такое живопись?!»

Уходя из мастерской, я задержался перед начатыми «Розами».

— Это — поиски тонов тела моей модели, — сказал Ренуар.

Глава XV Лондон, Голландия, Мюнхен

Я. — Вы еще ничего не сказали мне об английской живописи.

Ренуар. — Английской живописи не существует. Они копируют всех: то это Рембрандт, то Клод Лоррен. Интересен лишь один, о котором много не говорят, — Боннингтон.

Курьезно, в первый раз я отправился в Лондон ради Тернера. Однажды я увидел репродукцию с «Портрета Тернера в молодости»; это был совсем я. Но когда я оказался перед самой картиной… Какая разница между Тернером и Клодом Лорреном, которому он так стремился подражать! Тернер — он не построен. То, что называют его дерзаниями… эти гондолы под лондонским небом! Во всем его творчестве нет ни на грош искренности! Насколько больше мне нравится примитив, простодушно копирующий какую-нибудь драпировку! С воображением, видите ли, далеко не уедешь, если не опираться на натуру! По счастью, в Лондоне я мог любоваться Клодами Лорренами, что разгрузило меня от Тернеров, Лауренсов и даже Констеблей.

Я где-то читал, что Клод Лоррен писал инстинктивно, как поют птицы. Это было бы совсем странно для человека с таким могучим мастерством. Впрочем, все странно в том, что приходится читать о Клоде Лоррене; разве не дошли до того, что считают, будто фигуры в его картинах писаны не им самим! Но если правда, что его персонажи иногда не очень прочно сидят в картине, то в большинстве случаев они выглядят прелестно! А корабли! Конечно, он — счастливец, жил в эпоху, когда еще плавали на кораблях, которые писать было гораздо интереснее, чем теперь… А военные корабли — какая чудесная вещь для живописи!.. Только архитектура в картинах Лоррена порою несколько скучновата; но и там — как хорошо циркулирует воздух между колоннадами! До какой степени художники того времени были только живописцами! Они даже не заботились приискивать для своих картин подходящие названия! Обратите внимание на картину Лоррена в Лувре: «Осада Ла-Рошели»! Несколько солдат беседуют между собой под прекрасными деревьями — и больше ничего!

Это заставляет меня вспомнить, что я сам назвал «Прачечной» один холст, несмотря на то что там не было ни тени прачечной, ни признаков воды. Я просто дал это название (которое я забыл потом снять) только для того, чтобы запомнить место, где я писал эту вещь, сидя спиной к прачечной.

Если вы попадете когда-нибудь в Лондон, рекомендую вам посмотреть картину Лоррена «Отплытие святой Урсулы» в Национальной галерее. Какая поразительная вещь! Но все, кто утверждают, что Лоррен был неуч, должны были бы отметить также, что весь свет черпал полными пригоршнями из его творчества… Возьмите первую попавшуюся его картину. Вы знаете его «Пастуха» в Кабинете эстампов? Руссо был не более как последователем, хотя и делал иногда прекрасные рисунки. Очень хорошо знали Лоррена Констебль и Тернер. И даже Коро! Но не скрою от вас, что я люблю Коро больше Лоррена. У Коро всюду так отражена его личность! Вот кто создал свои собственные деревья, тогда как деревья Клода Лоррена отдают некоторой условностью. Тем не менее за Лорреном остаются чистый воздух его пейзажей и его глубочайшие небеса!..

Я. — Приехав в Голландию, вы так же были поражены Рембрандтом, как Веласкесом в Мадриде?