Ренуар

Я уже подумывал: «Так далеко от Парижа, не правда ли, мне не придется слушать разговоры о живописи, и я смогу несколько дней отдохнуть». Не тут-то было! Приехав в Понт Аван, я прямо попал на «Международную художественную выставку». И надо сознаться, что никогда еще выставка не оправдывала лучше своего названия, так как Жюлиа и Глоаннек, два хозяина местных гостиниц, собрали у себя произведения художников всех стран. Я заметил у Глоаннека молодого человека, который делал очень интересные рисунки для ковров, — Эмиля Бернар. Там был также Гоген, забивший себе в голову «просветить» художников, которые писали черно. Таким образом, он увлек на дорогу «живописи будущего» одного несчастного горбуна по имени де-Гаанн, который до того зарабатывал, подражая Мейссонье; но он перестал продаваться с того самого дня, как, поддаваясь властным советам Гогена, заменил свой битум вермильоном.

Но самое удивительное существо в Понт Аване был некто… ну, все равно кто! Это был один из тех маленьких буржуа, которые одеваются по моде времен Луи Филиппа. Слыша постоянно разговоры о живописи, он и сам пожелал заняться живописью. Но по недостатку способностей он должен был ограничиться тем, что подписывал свое имя на неудавшихся холстах, подаренных авторами. Разумеется, одно из его произведений фигурировало на этой «интернациональной» выставке: пейзаж, на котором кто-то ради шутки приписал корабль к верхушке дерева. Простак, уверенный, что дал организаторам выставки пейзаж без корабля, никак не мог понять, каким образом корабль выбрал себе такую мель.

За все время, проведенное мною в Понт Аване, я писал только пейзажи, так как единственная местная модель бросила свое ремесло, сделавшись публичной женщиной.

У Жюлиа, где я остановился, я встретил американку, занимавшуюся живописью и еще в Париже обратившуюся ко мне за советами. Я не мог ничем ей помочь, так как она питала склонность к живописи Пюви-де-Шаванна, а меня, разумеется, считала виновным в том, что она слишком медленно овладевает «направлением моей живописи». Я постоянно заставал ее копающейся в моей шкатулке с красками: «Я уверена, что вы скрываете от меня что-то!..» Однажды я обрезался мастехином. Я никогда не мог спокойно видеть текущую из раны кровь, тем более свою собственную, и мне показалось, что я падаю в обморок. Моя «ученица» поспешила ко мне на помощь, но в тот самый момент, когда нужно было перевязать палец, ее взгляд упал на мою палитру, и, выронив бинт, она воскликнула с негодованием в голосе:

«Как, я вижу у вас на палитре венецианскую красную, которой раньше не замечала!..»

Глава XVII Портрет мадам Моризо

Я заглянул в ящик, куда Ренуар укладывал свои холсты.

— Пастель, которую вы держите в руках, Воллар, сделана как раз в период моей «жесткой манеры». С тех пор как любители перестали считаться с тем, как сделана вещь, и смотрят только на подпись, меня не раз просили продать эту пастель, но я решительно не мог расстаться с ней: это портрет мадам Моризо с дочерью.

Я. — Вы хорошо знали мадам Моризо?

Ренуар. — Да, и должен сказать, это был надежнейший из всех моих друзей. Я вспоминаю прекрасные вечера, проведенные у нее вместе с Маларме, общество которого я так любил, так как если я и не мог никогда постичь величие того, что он писал, — зато какое наслаждение было его слушать!

Что касается самой мадам Моризо — какая странная судьба: живописец с ярким темпераментом родится в самой суровой «буржуазной» среде, какую только можно найти, в эпоху, когда ребенок, желающий заниматься живописью, считается почти бесчестьем семьи! И притом какая аномалия, когда в нашу натуралистическую эпоху появляется живописец, отмеченный тонкостью и грацией XVIII века; словом, последний со времени Фрагонара «элегантный» и «женский» художник с оттенком чего-то «девичьего», что было в высшей степени присуще всей живописи мадам Моризо. Вы знаете, что первым учителем мадам Моризо был Коро. Он очень подружился с ней, так что однажды, когда она спросила его о цене одной из его картин, такого Коро, какой теперь стоит двести тысяч, он ей ответил: «Для вас — тысяча франков!» Вы можете себе представить физиономии родителей, когда девушка, сияя, сообщила им о «чести», которой удостоил ее профессор…

Вот вам черта, указывающая, до какой степени Коро почитал натуру: однажды, когда ученица принесла ему копию, которую она сделала с его картины, он сказал: «Вам придется начать снова: на моей картине у лестницы ступеней на одну меньше, чем у вас!»

Зонтики. 1879

* * *

— Скажите, Воллар, хотите сослужить мне службу? До меня дошло, что Общество друзей Люксембургского музея хотело бы приобрести у меня кое-что. Правда, большинству этой публики совсем не нравится все, что я делаю. Один из них… ну, один известный коллекционер признался мне: «Я не знаю почему, но от вашей живописи я чувствую себя больным!» Если они хотят принять меня в число своих протеже — это только увеличит их заслуги, вы не находите?..

Рисунок к картине «Зонтики». 1879