Ренуар

Я разглядывал холст, стоявший на стуле; на нем были написаны многочисленные мелкие сюжеты один около другого: «Фиги», «Голова с птичьим профилем» и маленькая неоконченная «ню».

Ренуар. — Эту начатую «ню», которую вы там рассматриваете, я попробовал написать с маленькой натурщицы, присланной мне мадам Фрей. «Я вам ручаюсь, — писала мадам Фрей, — что эта девушка очень хороша в моральном отношении». Но когда она разделась, я подумал, что лучше бы в моральном отношении она была очень плоха, лишь бы у нее груди были покрепче! Не эта «ню» и не «фиги» интересуют меня в этом холсте; я сохранил его из-за этого этюда женской головы: это иностранка, с которой позже я написал большой портрет. Здесь она очень похожа, это как раз то, чего я не мог достаточно хорошо передать в законченной картине, — этот характер нежности!

Забавная подробность: муж этой дамы только и знал, что повторял: «Мне хотелось бы, чтобы вы написали мою жену совсем интимно!» Но я открываю ворот платья всего на два пальца от шеи. «Еще интимнее», — говорит мне муж. Я убираю остаток тела и прибавляю воротничок. «Но, мосье Ренуар, я же прошу вас „интимнее“, „очень интимно“: чтобы по крайней мере была видна грудь!..»

Ах, у меня кончилось масло. Послушайте, Воллар, маленький пузырек в углу ящика.

Сколько бы я ни совал масла, я все боюсь, что живопись моя остается слишком постной! Какая бесконечная трудность писать блестяще и жирно, не так постно, как писал Энгр. Время работало на него, но, когда его вещи были только написаны, какое неприятное впечатление они производили! Будто стальные клинки вонзались в глаза!

Я. — Вы знали Энгра?

Ренуар. — Мне было лет 12 или 13, когда хозяин мастерской, где я расписывал фарфор, послал меня в Национальную библиотеку срисовать портрет Шекспира, чтобы повторить его на тарелке. Выискивая себе место, где бы пристроиться, я забрался в угол, где находилось несколько мужчин и в том числе архитектор дома. Я заметил в этой группе коротконогого, неистового человека, рисовавшего портрет архитектора. Это был Энгр. В руке у него была кипа бумаги, он делал набросок, бросал его, начинал другой, и, наконец, одним взмахом он сделал рисунок такой совершенный, будто он работал над ним восемь дней!

Жюли Мане с кошкой. 1887

Когда Энгр сидел, он производил впечатление высокого, но, стоя, он казался опустившимся на колени.

Вернемся к картинам Энгра. Я не знаю ничего несноснее его «Эдипа со сфинксом», и, кроме того, там есть такое ухо… Но действительно прекрасная вещь — это «Наполеон на троне». Какое величие! А шедевр Энгра — это «Мадам де-Сенон»: цвет этой вещи!.. Это как будто писано Тицианом. Но чтобы до конца почувствовать эту картину, надо отправиться в Нант; она не принадлежит к числу тех произведений Энгра, которые хорошо передает фотография, ее обязательно надо видеть в оригинале…

Коса. 1887

Мне гораздо меньше нравится «Мучение Св. Симфориона»: в нем можно найти прекрасные вещи, но в то же время там много «хлама». Вот из-за таких его произведений или из-за картин, подобных «Фемиде, умоляющей Юпитера» (какая странная вещь!) Энгра находят абсурдным! Но сказать о художнике, что он то абсурден, то гениален, — недостаточно: надо еще понять, почему?

Странное дело: Энгр может казаться нелепым, как раз когда он слишком подчиняется своему вдохновению. Например, в картине «Франческа да-Римини» ему так хотелось выразить страсть в движении молодого человека, что он непомерно вытянул шею своему герою. А кто усомнится в умении Энгра нарисовать шею?.. Например, шея мадам Ривьер в Лувре! И в то же время в «Рожэ и Анжелике» — шея Анжелики! Она до такой степени странна, что вам могут сказать: «У этой женщины зоб!» Энгр, чтобы выразить горе Анжелики, так перегнул ее шею назад, что сместил шейные мускулы. И после этого говорят, что Энгр писал без вдохновения!

Я говорил вам уже, что считаю «Мадам де-Сенон» его шедевром. Но у него есть еще «Источник»: какая очаровательная вещь! Вот настоящие молодые маленькие груди, и этот живот, и ноги, и ни о чем не думающая головка!

Я. — А Бертен?

Ренуар. — Совершенно верно, это великолепно, но за «Мадам де-Сенон» я отдам десять Бертенов. Рядом с «Мадам де-Сенон» Бертен — просто шоколад!

Только услышав, как Хеннер разбирал этот холст…

Я. — Ж. рассказывал мне, что, будучи у Коро, он задал ему вопрос: «Папаша Коро, что думаете вы об Энгре?»

И Коро отвечал: «Конечно, большой талант, но он был на неверном пути: он думал, что жизнь заключена в контуре, а истина как раз в обратном, потому что контур расплывается при всматривании».

Ренуар. — Слышали вы, как этот дурак З. на днях принялся противопоставлять Энгра Делакруа, чтобы показать, что и он кое-что смыслит в живописи.

Я. — Ж. мне рассказывал также, что Делакруа в то время, когда расписывал отель де-Виль, прогуливаясь с Шассерио по залу Энгра, говорил: