Ренуар

Де-Камондо (Сарлену). — В клубе говорили о вашем последнем приобретении: Коро… С водой, конечно?..

Сарлен (смутившись). — Нет, Коро без воды…

Де-Камондо и М. Б. (вместе). — Коро без воды?

Сарлен. — Да, без воды, это правда, но тон этой вещи…

Я. — Цвет многое искупает…

Де-Камондо. — Берегитесь цвета… Стоит раз в нем увязнуть и тогда уж…

Король Милан с интересом рассматривал бинокль, надетый через плечо М. Б.

— Вы на скачки? — осведомился его величество. — У вас бинокль?..

— В этот бинокль я рассматриваю картины, которые мне предлагают!

Король Милан был поражен таким неожиданным ответом.

— Вот, — продолжал М. Б., разглядывая холст через большие стекла бинокля, — я уменьшаю вещь и таким образом лучше могу судить о рисунке… Я не принадлежу к тем, кто покупает по слухам… Всегда нужно иметь в виду возможную продажу.

— Как, разве вы собираетесь продавать? — спросил де-Камондо.

— Это зависит от возможного в будущем брака моей дочери! Я не хочу сказать, что у нас нечего дать ей в приданое, если бы она вышла замуж за герцога, князя или даже за королевского сына. (Здесь легкая гримаса появилась на спокойном лице короля Милана.) Но в этом последнем случае мои Ренуары, мои Мейссонье, мои Сезанны, мои Бенары, мои Рембрандты мне будут уже совсем не нужны… Вы понимаете, что в качестве тестя короля я буду привлекателен для общества и без всяких картинных галерей!

Тогда король Милан с любопытством, которое удивило меня, после гримасы, замеченной мною раньше, осторожно осведомился о возрасте дочери М. Б.

— О! — ответил М. Б., — у малютки еще не прорезались зубки; вы видите, что я еще не кончил коллекционировать!

Глава XXIII Ренуар пишет мой портрет

(1915)

Я уже несколько раз позировал Ренуару. Он сделал с меня литографию и три живописных этюда, из которых один очень законченный: на нем я изображен облокотившимся на стол и держащим в руке статуэтку Майоля (1908).

Тогда я думал, что на этом мы покончим. Но Ренуар в то время еще не написал портрета Бернштейна (1910), отличающегося такой необыкновенной синей гармонией.

С этого момента моим сильнейшим желанием стало иметь свой портрет в такой же синей гармонии.

Ренуар согласился, но поставил такое условие: «Когда у вас будет костюм того синего цвета, который мне нравится: вы хорошо знаете, Воллар, этот металлический синий, с серебристым отливом!»

Итак, я обрек себя в жертву синему; но каждый раз, когда я появлялся во вновь сделанном костюме, Ренуар говорил мне: «Нет, это еще не то!»

В 1915 году я поехал провести несколько дней в Колетт. Я больше не думал о портрете. Когда я пересекал участок, засаженный апельсиновыми деревьями, которые тянутся от дороги до дома, я услышал:

— Эй, Воллар!

Это был Ренуар, которого несли в кресле-носилках Большая Луиза и Батистен, садовник. Модель шла перед ними, держа в руках холст. Ренуар возвращался с этюда. Носильщики остановились.

— Не торопитесь, Мадлэн, — крикнул Ренуар модели, — я рассматриваю мою картину. (Обращаясь ко мне.) Вот уже две недели, как мне нельзя было выходить, и мне необходимо прочистить глаза… мне оставалось сделать еще несколько мазков, я рассчитывал написать кое-что с Мадлэн, но они забыли пристроить зонтик. Какой чародей солнце! Однажды в Алжире мы с другом моим Лотом замечаем вдруг, что к нам приближается верхом на осле какой-то сказочный персонаж. Он подъезжает и оказывается просто нищим, но издали солнце превратило его лохмотья в драгоценные камни!

Модель поставила картину на землю, прислонив ее к дереву.

— Не плохо, не правда ли? — сказал мне, подмигнув, Ренуар. — Беда в том, что в освещении мастерской моя картина окажется черной. Но я «пройду» ее в мастерской, — еще маленький сеанс, и я верну ей весь блеск!

Когда мы пришли в мастерскую:

— Воллар, пожалуйста, позовите мою «медицину»!

И так как я был очень удивлен и не понимал:

— Я никак не могу привыкнуть к слову «сиделка»… У вас замечательная шляпа! Я хочу написать кое-что с вас… Садитесь вот там, на этот стул… Вы очень странно освещены; но хороший живописец должен приспособляться ко всякому освещению!.. Кажется, вы не знаете, куда девать руки; постойте, вот там картонный тигр Клода или, если вам больше нравится, возьмите кошку, которая спит там, у камина.

Я предпочел кошку и постарался заслужить ее расположение. Помурлыкав немного, она уснула у меня на коленях. «Медицина» приготовляла палитру. Ренуар называл краски, она выжимала тюбы. Когда палитра была готова и сиделка принялась вставлять кисти между пальцами Ренуара:

— Вы потеряли мой «большой палец»!^[68] — воскликнул Ренуар.

Я уж оплакивал мой портрет, но «медицина» нашла «большой палец» в кармане своего передника.

Ренуар «атакует» свой холст, как кажется, без малейшей заботы о предварительном распределении композиции. Все пятна и пятна, и внезапно несколько ударов кисти заставляют «выступить» из этой «мазни» сюжет. Даже своими окостенелыми пальцами ему удается, как прежде, сделать голову в один сеанс^[69].