Ренуар

— Конечно нет, старые традиции нашей семьи сделали меня с ранней молодости классиком до мозга костей. И даже теперь, будучи погружен по горло в новое, я не могу отделаться от восхищения творчеством наших предков^[64], нашими большими соборами, например, и даже такими, наименее известными из наших церквей, как Сен Жермен д’Оксерруа! Сколько раз я останавливался перед ней по дороге в Лувр или когда Франц Журден водил меня смотреть его Самаритен. Хотя Франц Журден и тянул меня дружески за рукав, но я как вкопанный оставался стоять перед старым памятником.

И это родство старого с новым, такое реальное и вместе с тем так долго для меня непостижимое, открылось мне полностью лишь тогда, когда, увлеченный Францем Журденом на крыши Лувра, я одним взглядом обозрел оттуда Сен Жермен д’Оксерруа и Самаритен…

Что касается импрессионизма, я впервые открыл его для себя несколько лет тому назад, будучи в гостях у одной княгини — моего друга — и любуясь из окна замка эпохи Генриха II отблесками вечерней зари на пруду. Со мной как раз приехал Франц Журден; я давно уже обещал представить его настоящей княгине. По его указанию старший лакей нашей любезной хозяйки принес раму Людовика XIV самого чистого стиля, которую Франц Журден сам вызвался держать между косяками окна, и, когда я отошел на должное расстояние, часть пруда, отрезанная рамой, произвела впечатление картины, написанной импрессионистом. Приблизительно около того же времени мне случилось увидеть в моем клубе картины Латуша, которые мне напомнили — и с какой правдивостью! — виденный мною пруд!

Я. — Латуш?..

Де-Камондо. — «…Великий новатор!» — как назвал его не помню кто из критиков. Таким образом, через Латуша я дошел до понимания Моне, подобно тому как Вагнера я понял уже после того, как оценил Сен-Санса. Турецкая пословица гласит: «До Мекки в один день не добраться». И в самом деле, оценив однажды импрессионизм, я не чувствовал потребности сворачивать с этой дороги; но, однако ж, необходимо, чтобы импрессионизм оставался живописью, а без рисунка нет живописи!

И, клянясь, что он никогда не сможет иметь у себя Ренуаров, мосье де-Камондо забыл другую поговорку, не турецкого происхождения: «Не плюй в колодезь — пригодится воды напиться».

Наступил момент, когда живопись Ренуара начала беспокоить его. Вопрос теперь заключался уже не в том, умеет ли Ренуар рисовать или нет, а в том, может ли коллекция импрессионистов быть полной без Ренуара? Надо воздать должное мосье де-Камондо: он умел жертвовать своими личными вкусами, если понимал, что определенные имена необходимы для полноты солидной коллекции.

Полуфигура девушки. 1885–1890

Девушка с муфтой. 1881–1885

— В конце концов мне придется купить некоторые из самых сумасшедших вещей Ренуара! — объявил он однажды кому-то из своих близких, поразив его этой новостью. Мосье де-Камондо так объяснял свой план: «Когда я наконец научусь спокойно смотреть на этот купорос, уж после этого я справлюсь с чем угодно!»

«Сумасшедшие Ренуары» были куплены^[65], однако Камондо никак не мог «переварить» излишества цвета в соединении с таким отсутствием рисунка.

— Что, если бы вы попробовали другой кусочек творчества Ренуара? — вставил я как-то в разговоре.

— Но только не 1900 и даже не 1896 годов! — протестовал де-Камондо.

Я уговаривал его купить прекрасный холст 89-го года — портрет мадам де-Боньер.

Де-Камондо. — Нет, я не хочу также и 89-го года, потому что это как раз самый расцвет «жесткой эпохи», о которой один знаменитый передовой критик сказал: «Эти вот Ренуары — это плоды, которые никогда не созреют». Но я решил иметь Ренуаров; найдите мне хорошие картины 70-го года, даже 65-го, женские Ренуары, разумеется! Только обратите внимание на руки! Чтобы не было этих рук кухарок, которые он так любит писать. И будьте внимательны к фасону платья, — постарайтесь, чтобы ваш выбор пал на что-нибудь изысканное. Само собой разумеется, не правда ли, что это не должны быть слишком «ренуаристые» Ренуары! Не забывайте ни на минуту, что все это впоследствии должно быть передано в Лувр… Я не запрещаю вам спуститься до самых 60-х годов. Но что для меня важно прежде всего — это рисунок!

Я. — Я знаю один холст 1858 года, необыкновенно законченный холст, первую картину, написанную Ренуаром!

Де-Камондо. — Женщина?

Я. — Нет, натюрморт.

Де-Камондо. — Только без натюрмортов! Я уже отказался от «Рыбы» Мане… В моей столовой уж больше нет места… Не могли ли бы вы как-нибудь ловко выведать у Ренуара, не найдется ли у него «ню» какой-нибудь великосветской дамы, написанной в его старой манере? Я отлично знаю, что дамы аристократических кварталов не очень-то…

«Не очень-то аппетитны», — хотел я досказать, но мосье де-Камондо добавил:

— Не очень-то легкодоступны!.. Однако ж я слышал, что Ренуар был принят у одного родственника Ротшильда… Вы что-то хотели сказать?..

— Я в самом деле хотел сказать… Не могу ли я предложить вам работы молодых?