Ренуар

Ренуар. — Одна из замечательнейших женщин, не правда ли?

Роден. — Редкое сочетание сердца и ума. Вот вам последняя подробность о ней: мы были с графиней в мастерской, мне подстригали волосы, мы разговаривали о том, какая осторожность необходима при реставрации соборов и вообще когда дело идет о национальной собственности. В это время входит один из моих друзей, министр, чтобы сообщить мне, что государство принимает мой «дар»…

«Жюль, — воскликнула моя добрая приятельница, обращаясь к парикмахеру, — стригите осторожнее, мэтр становится национальной собственностью».

Мадам Ренуар показывала Родену портреты маленьких Жана и Клода.

Роден. — Какие у вас прелестные дети, мадам! Чем вы их кормили?

Мадам Ренуар. — Моим молоком, конечно, мосье Роден.

Роден. — Но раз вы кормили сами, как же ваши светские обязанности?

Мадам Ренуар (сдерживая смех). — Можно садиться за стол. Сейчас вы попробуете оливки из Колетт, мосье Роден.

Шляпка с булавкой. 1893

Роден держал оливку большим и указательным пальцами:

— Вот чем жили греки! Куском черного хлеба, козьим сыром и водой соседнего ручья! Как греки были счастливы в своей бедности и какие чудеса они нам оставили! Этот Парфенон! Я, кажется, открыл наконец происхождение всех этих шедевров. Секрет греков в их любви к природе… Природа! На коленях перед ней я создал лучшие из моих скульптур!.. Меня часто упрекали в том, что я не сделал голову «Идущему человеку»; но разве ходят головой?

Ренуар. — Видали вы русский балет?

Роден. — Какие танцоры эти русские! Мне позировал один, стоя на колонне… с протянутыми вперед руками и подобранной ногой. Мне хотелось сделать улетающего гения… Но в тот день я был далек мыслями от действительности, я думал о греках… И мало-помалу я задремал с куском глины в руках. Вдруг я просыпаюсь: мой натурщик исчез… без стеснения! Где те времена, когда художника уважали!.. Кто это мне рассказывал историю об античном скульпторе, который, намереваясь сделать Актеона, растерзанного собаками, спустил на свою модель голодную свору… Нет, но вы представляете себе весь этот шум, если бы я только…

Ренуар. — А папа? Довольны вы им? Он хорошо позировал?

Роден (покачав головой). — Этот папа^[77] ничего не понимает в искусстве. Я бился над кончиком уха, но папа принял позу, которую считал наиболее выгодной, и это проклятое ухо нельзя было увидеть! Я все старался переменить место, но по мере того, как я менял точку зрения, он также поворачивался… Далеки те времена, когда Франциск I подавал кисти Тициану!..

Роден рассматривал «ню», висевшую против него, и вдруг:

— Я понимаю, Ренуар, почему вы сделали правую руку этой женщины толще левой: правая рука — это рука действия, рабочая рука!

Вид на Антибы. 1892–1893

Я. — Мэтр, будет ли мне позволено когда-нибудь посетить ваше уединение в Медоне и вашу келью в Отеле Бирона?^[78]

Роден. — Да^[79] … Я вижу, что нет подробностей моей художественной жизни, которая не стала бы общим достоянием! Я так избегаю рекламы!

Я. — О вас говорят, что, несмотря на всю вашу гениальность, вы не гнушаетесь сами работать молотком и резцом, по примеру древних каменотесов!

Роден (запустив руку в бороду). — Лучшая мечта скульптора — самому побеждать и мрамор и камень!

Я. — Говорят еще…

Роден (добродушно). — Что же там еще такое говорят, а ну-ка?

Я. — Что Академия, несмотря на все свои улыбки…

Роден (неистово). — А, вот что! И что же? Почему же они не желают избрать меня в Академию?

Я. — Ваши друзья, мэтр, любят вас такой ревнивой любовью…

Роден. — Прекрасно, пусть они любят меня поменьше, но не мешают мне быть избранным! Правда, их там целая банда, тех, кто хотели барышничать на моем «Бальзаке»: «Мэтр, с вашим гением!»… Мой гений! Если подумать, что в министерствах, при погребениях, повсюду какой-то Сен-Марсо имеет преимущество передо мной! Вы увидите скоро, что и Бартоломе… Да разве Клемансо заставил бы меня переделывать четырнадцать раз свой бюст, если бы я был членом Академии?

Тут вдруг маленький Клод, вскакивая из-за стола:

— Тьфу! Я опять пропущу муравьев! — и, не обращая внимания на замечание мадам Ренуар: «Перестанешь ты, Клод?» — он останавливается перед Роденом, засунув руки в карманы:

— Мосье Роден, вы не пойдете посмотреть, как работают муравьи?

— Это просто какой-то дурачок, — сказала мадам Ренуар, когда Клод, не дождавшись ответа Родена, юркнул в дверь. — В тринадцать лет он проводит время в наблюдениях за муравьями!

Роден. — В тринадцать лет Микеланджело уже проявил себя; также и я в этом возрасте вылепил свою первую вещь. Какая трудная вещь скульптура! Если великие живописцы могли появляться во всякие времена, что же странного, что я появился, когда скульптура почти угасла?

Ренуар (Родену). — Воллар показывал мне необыкновенные репродукции ваших акварелей…