Репин

Получилась очень красивая по цветовой гамме и правдивая вещь, быть может лишь несколько черноватая в тенях. Она была выставлена на репинской выставке 1891 г., где ее приобрел И. Е. Цветков. В настоящее время она находится в Третьяковской галерее. Зная, что она писана не с натуры, Третьяков не пожелал ее иметь в Галерее. Но в 1887 г., получив от Стасова письмо с дифирамбами яснополянским портретам, он, конечно, не утерпел и просил Репина оставить вещи за ним. Боясь недоговоренностей, он на всякий случай предупреждает относительно маленькой картины: «Разумеется, это должно быть не эскиз для большой картины, а вещь сама по себе»^[71]. Ибо Третьяков ничего так не боялся, как приобрести для Галереи эскиз, с перспективой увидеть когда-нибудь в другом собрании картину, сработанную по нему^[72].

Внимательно рассматривая репинские портреты 80-х годов, мы без труда сможем разбить их на две в корне различных и временами противоположных группы: в одних явно преобладает тяготение к форме, в других — влечение к живописности; в первых художник чеканит форму, мыслит скульптурно, рисует строже, видит объективнее; во вторых эта форма то слизана светом, то смягчена цветом, то перебита дерзким мазком: автор чувствует живописно, не слишком строг к рисунку, и его горячий темперамент навязывает натуре художественную волю автора.

Примером первого рода могут служить портреты Писемского, Фета, Глазунова, образцами второго являются портреты Пирогова, Рубинштейна, Мамонтовой-Рачинской, Стрепетовой, Стасова (дрезденский). Но есть портреты переходного типа, соединяющие качества обоих полюсов; если и та и другая сторона выражены с максимальной силой, то возникают шедевры вроде «Мусоргского» или такие удачи, как «Гаршин», «Беляев», «Суриков», «Толстой». Если ни та ни другая сторона не выражена достаточно ярко, мы имеем хорошие, но мало нас волнующие вещи, как портрет Стасовой, чуть-чуть безличные, безрадостные, не доставляющие радости и самому художнику.

Откуда такая разность и даже прямая противоречивость внутренних творческих стимулов у художника в один и тот же год и даже в один и тот же месяц?

Художник — не машина, и художественное творчество не механично. Его Я, оставаясь самим собой, видоизменяется под давлением натуры, модели, подсказывающих каждую данную концепцию: этого человека мне хочется так написать, а ту женщину совсем иначе. Написать à la Manet можно только в шутку или «для пробы», или из озорства; такому здоровому, ядреному, художнику, как Репин, не пристало писать иначе, как à la натура. И он неукоснительно идет своей дорогой, здоровой, твердой, и оттого так бесконечно разнообразны его портреты. Ни одной повторяющейся позы, ни единого заученного жеста, вовсе нет одинаковых рук, поворотов головы и особенно выражений и взглядов. Написать такую пропасть лиц и не повториться — это чего-нибудь стоит.

Но вот еще наблюдение, подсказываемое пристальным изучением репинских портретов: лучшие из них, самые вдохновенные, наиболее волнующие и не вызывающие никаких возражений, падают на эпоху расцвета творчества вообще — на годы «Не ждали» и «Ивана Грозного». Так как живопись не есть скульптура, и ее язык есть по преимуществу язык цвета и света, то высшие достижения живописи суть те, в которых проблема живописания в тесном смысле слова находится в гармонии с проблемой объема. Поэтому на период высшего расцвета у Репина приходится наибольшее число портретов главным образом живописного порядка — сильных по цвету и темпераменту, в них вложенному. В эти годы очень редки портреты только объемного, скульптурного типа. Но чем дальше, тем они будут встречаться чаще и, напротив, тем реже мы увидим у художника увлечение живописными заданиями.

Вот несколько ярких примеров тех же портретных типов к концу 80-х годов.

«А. П. Бородин». Огромный портрет в рост, в величину натуры, представляющий знаменитого композитора в концертном зале, прислонившимся к белой колонне, сзади кресел, что подчеркивается куском кресла и затылком сидящей в нем женщины. Портрет писан после смерти Бородина с человека, несколько напоминавшего его фигурой, — с натуры. Это такая же реконструкция, как «Глинка» и «Щепкин», но более благодарная и легкая, ибо Бородина Репин близко знал и сотни раз видел именно в этой самой позе у колонны «Дворянского собрания». Стасов пришел в восторг от него, но на этот раз решительно промахнулся: портрет неимоверно скучен уже по композиции, дающей черный столб посредине холста, приткнутый к белому^[73].

А. К. Глазунов, композитор. 1887. ГРМ.

М. И. Писарев, актер. Уголь. 1888. ИРЛИ в Ленинграде.

А. П. Бородин, композитор. 1888. ГРМ.

Н. Н. Страхов, писатель. 1888. ГРМ.

Все построено на скульптурности фигуры: на расстоянии кажется, что живой человек стоит у колонны, — так сильно вылеплена фигура, — сюртук, брюки, обувь, но не голова — вялая и мятая.