Реплики 2020. Статьи, эссе, интервью

М.У. Во Франции я чувствую себя чрезвычайно плохо. С тех пор как я уехал, здесь основательно подза-крутили гайки. Невероятно, до чего правительству не терпится сделать людей несчастными – пожалуй, как никогда раньше. Состояние моей страны меня огорчает. Хочешь, чтобы я произнес это вслух? Я боюсь гражданской войны. Ситуация жутко напряженная. В любую минуту все может взорваться.

Ф.Б. Мы привыкли слышать о “социальном неравенстве”. Считается, что ты в своих романах пишешь о “сексуальном неравенстве”. Что ты думаешь о законе, преследующем клиентов проституток?

М.У. Мерзость. Я знаком с некоторыми проститутками – как друг и даже не как клиент. Они в какой‐то степени все еще подвержены чувству вины; они рассказывали мне, что покупают всякую фигню типа дизайнерских шмоток, чтобы поскорее избавиться от денег – вроде как сами себя наказывают. При этом они обожают свою работу. Мешать им заниматься своим делом – это первая большая мерзость, а тот факт, что никто не удосужился расспросить самих проституток, свидетельствует о трагической инфантилизации общества. Что касается штрафов для клиентов, то это свинство с человеческой точки зрения. Как я могу терпимо относиться к такому правительству? Это невозможно.

Ф.Б. Но как помешать гражданской войне, которую ты предсказываешь?

М.У. (деголлевским тоном) Я работаю над проектом новой демократической Конституции. Я говорил о нем с Саркози, к которому отношусь с искренней теплотой. Несколько необычно вести политическую кампанию через журнал Lui, но в моем распоряжении не так много серьезных рупоров, выражающих общественное мнение. Кроме того, старые привычки полезно менять.

Ф.Б. Мы тебя слушаем.

М.У. Ладно. Прежде всего, я хочу добиться установления прямой демократии, для чего следует ликвидировать парламент. На мой взгляд, президента Республики надо избирать пожизненно, но с возможностью в любой момент сместить с должности по результатам простого референдума, инициированного народом. Третья важная мера: должность судьи должна стать выборной (разумеется, участвовать в выборах могут только дипломированные юристы – нельзя выбирать кого попало, например, тебя!).

Ф.Б. Довожу до твоего сведения, что у меня диплом юриста Ассас![74]

М. У. (С улыбкой.) Четвертая мера: государственный бюджет утверждают граждане, которые каждый год заполняют особую форму, отмечая галочками нужные статьи. Таким образом народ будет решать, какие расходы следует считать приоритетными. Затем данные сводятся воедино, и на их основе каждое министерство получает свой бюджет. Если мы хотим преодолеть нынешний кризис политического представительства, нам необходимо больше прямой демократии. А если не принять предложенных мной мер, дело кончится катастрофой.

Ф.Б. Ты хочешь стать новым Мишелем Дебре?[75]

М.У. Руссо разработал проект Конституции для Польши. Я предлагаю свой “проект для Франции”.

Ф.Б. Знаешь, что в тебе самое забавное? Ты – романтик и почти христианский моралист, хотя все принимают тебя за нигилиста, декадента и безбожника.

М.У. И правда, странно. Вот ведь загадка… Если ты закуришь сигарету на платформе, пока ждешь поезда, тебя сразу запишут в нигилисты, без вопросов. Слово “нигилист” имеет очень точный исторический смысл и относится к России XIX века. Нигилистами были революционеры, которые говорили примерно следующее: “Мы не знаем, что делать потом, но надо все разрушить, потому что в любом случае будет лучше, чем сейчас”. Я никакой не нигилист, напротив. Я консерватор наподобие Бенуа Дютёртра[76].

Ф.Б. Мы ведь благодаря ему и познакомились, как тебе известно. Он пригласил меня на вечер журнала “Мастерская романа” в “Люсернере”. По-моему, это был 1994 год. Там были Филипп Мюре, Лакис Прогидис, Милан Кундера и ты.

М.У. Да, всех этих писателей объединяло стремление к борьбе с “политкорректностью”. Сегодня никто не желает даже произносить это выражение, настолько нелепо оно звучит, но тогда оно имело смысл, да и сейчас имеет, если понимать под этим борьбу за свободу самовыражения. В последние двадцать лет “политкорректность” захватывала себе все больше пространства. Нам надоело злословить по поводу этой хрени, но хрени не надоело существовать. Я был знаком с Филиппом Мюре. При его жизни я с ним спорил, но сегодня замечаю, что на самом деле он был прав. Прав во всем. То, что с нами происходит, это ужас.

Ф.Б. Молодежь, которая делает “кнель”[77], – это одно из следствий расползшейся повсюду “политкорректности”.

М.У. Ну конечно! Думаешь, мне доставляет удовольствие таскаться в суд, хотя я сроду не интересовался исламом? Мы должны иметь возможность работать без оглядки на цензуру. Запрет – это такой механизм, который, будучи заведенным, никогда не останавливается. Сейчас есть один совершенно свободный человек, это Гаспар Пруст[78]. Он мне очень нравится. Пять минут Гаспара Пруста – единственное, что я смотрю по телевизору.

Ф.Б. Если хочешь, я тебя с ним познакомлю. О, чуть не упустил! Настало время нашей новой рубрики – “Вопрос от Альбера Камю”[79].

М.У. Да? Ну давай.