Репрессированный ещё до зачатия

На стене Казанского вокзала увидал замытый дождями сиротливый клочок бумажки. Трепеща на ветру, клочок с улыбкой сказал мне, что в Кускове продаётся комнатка.

И набежал на ловца зверь.

Я покупаю сегодня!

Покупаю у брата и сестры Соколовых. Они вместе со мной преют сейчас под чёрной нотариальной дверью.

Всё бы оно и ничего. Да дёргает меня какая-то обида.

– Всё ж таки дороговато, – говорю я. – Восемьсот! Сбрасывайте сотню…

– Чего торговаться!? – пыхнул Николай Александрович. – Это несерьёзно. Договорились же!

– В том-то и дело, что договорились! Вы уверяли меня, что дверь будете делать вы. Двери-то нет. Не в окно же ходить?

– Да, Толя, комнатка глухая, – печалится Мария Александровна. – Ходить через мою комнату. – И озоровато усмехнулась: – Вход через перёд хозяйки!

– Вход через старушкин перёд меня не утешает. Сбрасывайте…

– Ну куда сбрасывать?! – крикнул Николай Александрович. – Ты хоть представляешь, в какие хоромы ты въезжаешь почти за спасибо!? Кус-ко-во![105] Русский Версаль! К нам на увеселительные затеи езживала сама Екатеринушка!

Мария Александровна весело поддела:

– И на тех балах-приёмах не ты ли, Колюшок, плясывал с самой императрицей?

Николай Александрович отходчиво хлопнул себя по ляжкам:

– Ну кто ж кроме меня…

Я упираюсь на своём:

– Вы так мёртво стоите за ценой, будто я сымаю себе хоромы в самом шереметовском дворце.

– В том дворце ты можешь снять себе хоромы. Да лишь на карточку! А жить будешь в моей-то комнате!

Голос из-за двери:

– Входим!

Я не шелохнулся. Пропустил очередь.

– Что вы делаете!? – в панике заорал Николай Александрович.

– Сбрасывайте.

Засуетилась и Мария Александровна:

– Колька, уступи ж… И в сам деле, ты ссыпаешь клетуху без дверей в сакле Соколовых, а не во дворце графов Шереметевых…

– Ну… Чёрт с ним! Уступаю четвертную.

Мы вошли к нотариусу. И уже через минуту вышли.

Оказывается, договоры купли-продажи сегодня не оформляются.

Соколов, генерал в отставке, приказал мне:

– Приходи в понедельник.

– Я суеверный. Увидимся во вторник.

Во вторник я сказал Медведеву, что иду в килькино (рыбное) министерство за комментарием к информации, и прибежал к нотариусу.

Чин чином подписали мы все бумажки, и сияющий генерал протягивает ко мне руку:

– Давай!

– Чего?

– Тугрики.

– А их у меня нет!

Зеленея, генерал хватается за сердце.

– Вы так сильно не переживайте, – успокаиваю я Сокола. – Денежки будут через полчаса. Ждите. Я пошёл за деньгами.

Соколовы немо уставились на меня, слова не могут сказать.

А я убегаю вниз по Кузнецкому.

Не мог же я при нотариусе им объявить, что такую большую сумму при моём кочевье я не таскаю в кармане на булавке. Я храню их в надёжной сберкассе на Центральном телеграфе, в виду Кремля.

При нотариусе я отдал соколам деньги, и мы счастливо разошлись.

Только на этом не кончились квартирные напасти.

Уже на работе любуюсь купчей и обнаруживаю дикий ляп. Ну нотариальные хмыри! Напечатали, что деньги я вручил, и я же их получил. Пришлось тут же бежать к нотариусу исправлять.

На прописку надо представить в милицию разрешение райисполкома на продажу. Разрешение у генерала. Пришлось ехать к нему домой, в двенадцатиэтажную башню.

Подгулявший на мои денежки генерал был настроен благодушно. Стал расспрашивать о моём житье-битье.

Наслушавшись о моих мытарствах, он искренне припечалился:

– Да… Жизнь прожить да не крякнуть… Какой ты, право, бухенвальдский крепыш, стойкий. Ни жены, ни жилья, зарплату на работе урезали ого как! Крепенький ты орешек… Другой на твоём месте не устоял бы…

– А я закалённый. Спасибо жизни за большие трудности… Я с семи лет зарабатываю на хлеб… Отец погиб в сорок втором. Мать не умеет расписаться. Троих подымала одна. Мы тонкие. Мы жилистые.

– Ничего, ничего…

– Конечно, во всём этом нет ничего хорошего…

25 октября, суббота

Счастье

Кусково. Рассветная аллея, 56.

Адрес моего счастья.

У меня – свой угол!

Фу-у-у-у-у!!!

И радостно вздохнули народы мира. В том числе и я.

Свой пенал четыре на двенадцать. Шагов. Но – свой! Пускай он не графский дворец, видный мне из вечернего окна.

Свой маленький бревенчатый сераль без отдельной входной двери!

Пускай такой. Но – свой!

В нём я готов каждому таракану воздвигнуть памятник нерукотворный. И если моя хозяйка хоть только косо взглянет на одного моего таракашика, я ей…

Моего таракана не трожь!

Правда, я сам пока ни одного таракана не видел, но первое притеснение мне было высочайше пожаловано.

Вчера я вечером слушал свой маленький хриплый приёмничек, и в 22.30 слушание прервалось. Преподобная Мария Александровна безо всякого предупреждения выкрутила пробки. Приёмничек замолчал.

Что бы это значило?

Посмотрим, куда ветерок подует и чего надует.

В шесть утра старуха пыталась сама вкрутить пробки.

Не получилось.

В семь одеваюсь без света.

Старуха из-за своей двери шумит:

– Толь! Ты в пробках не понимаешь?

– И вам понимать не надо. Просто вверните, как вчера вывернули…

Невинное удивление:

– Я вывернула?

– Ну не я же.

Она зажигает керосинку, вносит в мою комнату:

– Всё видней будет.

Давясь смехом, я ухожу.