Репрессированный ещё до зачатия

Оказывается, она не может уснуть при работе приёмничка. Так скажи. Разве я не выключил бы?

1 декабря

По пути в Сандуны

Вечер.

Иду в Сандуны. В баню.

У телеграфа улица перегорожена.

Битком народу. В Доме Союзов – прощание с Ворошиловым.

Я сунул ментозавру[106] удостоверение. Он буркнул:

– Понятно. Проходите.

На углу я взял двести граммов колбасы и втесался в толпу.

В Колонном зале лились два людских ручья. Один – на смотрины, второй – уже со смотрин.

Гроб стоит метрах в семи от русла потока. Останавливаться нельзя.

Впереди меня шла старуха. Она вдруг, распахнув рот, остановилась напротив катафалка и поднялась на цыпочки, чтоб получше рассмотреть покойника.

– Проходите, проходите, – прошептал я ей. – Только язык не уроните.

– Так и нельзя поглядеть на человека, – проворчала она и двинулась дальше.

Мой рассказ о том, как по пути в баню я простился с вождём, припечалил Марию Александровну.

– Опять мне работа, – развела она руками у раскрытого гардероба. – Умер любимый мой маршал. Уж как я искала его на белом коне. Картина такая есть. Так и не нашла… Ну что за контры? Дворничиха ходила и наказывала, чтоб завтра вывесили на доме красный флаг, а послезавтра – в день похорон Ворошилова – чёрный. Что ж мне за чёрное повесить? Разве вот это? – выдернула она из гардероба брошенные съехавшим квартирантом чёрные плавки с красными полосками по бокам. – Не-е… Это не гожается…

Она вывалила из гардероба всё чёрное сукно.

Перебирает:

– Для Ворошилова мне ничего не жалко. Моя любовь! Всё сукно, что подарил мне на юбку старик, повешу. Хоть проветрится от нафталина. Купил лет пять тому будет. Самого схоронила четыре зимы назад… Всё на меня!.. Флаг вешать от всего дома – мне! Лампочка освещает номер дома – моя!..

– Это, Мария Александровна, высокое доверие масс. Ценить надо!

4 декабря, среда

Дрова для бедной махи

Да Бог с ним, с раем, раз шалаш остался.

Н. Хозяинова

Сегодня минус двадцать.

Мария Александровна протопила печь. Тепло.

Весёлая у нас изразцовая печка. Одна согревает четыре комнаты. В каждой комнате есть её бок. И у хозяйки Махи, и у Дуськи, и у меня, и у бабы Кати, которую муж Марьи Александровны навеличивал Кэти.

– Зачем он меня так? – обижалась баба Катя.

– А он на французский макарий! – пояснила Марья Александровна.

– А-а! Это почтение!

У нас печка одна на четыре хозяина. Каждый может топить из своей комнаты. Тепло же будет идти и в остальные три.

На электроплитке я пеку блины и сразу транзитом в рот. Ни одной перевалочной базы.

– Тебе надо прикупить дровишек, – советует Марья Александровна, любившая называть себя обнаженной Махой.

В молодости она была неотразимо хороша. За всю жизнь ни одного дня не работала. У неё даже не было трудовой книжки. Ехала на своей красоте.

Наша кусковская Маха приоделась. Похвалилась:

– Ухожу на заработки.

– Вот на дрова и подзаработаете.

– Ну да, пекарь Пикэ, задница в муке!

Вернулась Маха что-то очень вскорую.

Запыхалась от быстрой ходьбы.

Стучит в фанерную стенку соседке:

– Кать! Ты совсем легла?

– Совсем.

– А у меня происшествие…

– Сейчас встану.

Пришла Катя. Шушукались долго.

Через стенку всё слыхать.

Из обрывков их шёпота я понял, что Маха, она же Марья Александровна, ходила к своему воздыхателю. Спросил он, который час. И цап её за руку – часов нет.

Еле отбомбила свои часы и не бегом ли домой.

При таких кадревичах где тут Махе заработать на дрова?

21 декабря, воскресенье

Витька ушёл!

Вчера под вечер был в килькином министерстве. Там готовили материал для «Правды». А отдали мне. И попросили:

– Обставь «Правдуню»: А то она нас задолбала своей критикой.

Сегодня в восемь я был уже на работе. Отпечатал материал. Кинул на стол Медведеву.

Вышел в коридор размяться и наткнулся на некролог.

Виктор Иванович Китаев.

Милый человечко… Ходячий островок чистоты…

В прошлый четверг он не пошёл на поминки матери нашей сотрудницы. А наутро, в пятницу, позвонил и сказал, что у него грипп, на работу чуть опоздает. Вечером жена приходит со службы и видит: пол залит горячей водой. Виктор Иванович лежит в ванне, кипяток льётся на него.

Со слов врачей о смерти говорят так:

– С мороза человек влетел в кипяток. Клапан сердца не сработал. Потерял сознание, захлебнулся. Диагноз: утонутие.

И вот сегодня кремация.

Автобус от ТАССа отходит в 15.30.

До отхода осталось пять минут.

Я мечусь со своим рыбным материалом. Медведев сбегал выпил чаю, дочитал мой материал и велит:

– Кинь материал на машинку и пойдём отдадим свой гражданский долг.

По пути я заношу материал в машбюро, дальше идём с ним вместе. Садимся в автобусе рядом.

Из тассовской двери выходят трое.

– Смотри! – толкает меня Медведев в локоть. – А одетый по-зимнему Князев похож на Лаврентия Павловича Берия. Ему может не поздоровиться.

Трое проходят мимо открытой передней двери автобуса. Красовитая секретарша Лидушка подивилась:

– Хо! Все трое в очках. А не видят нас!

Впереди рядом с Лидой восседает, расклячившись, громоздкий рохля Беляев.