Репрессированный ещё до зачатия

– Это я заметил. Он хотел забрать мой материал. Сказал мне: «Вы не справились с заданием. Плохо написали. Вот напишу я, завизирует министр, а вы дадите. В противном случае ничего не дадим». Я ему: «Материал читал первый зам. Дал добро». – «Я доложу министру, что отдельные члены коллегии недобросовестно относятся к своим обязанностям. Он ему даст добро! Всё у вас не то».

– Он тут отколол номер! Всё министерство сообща готовило доклад министру на торжественном собрании. А он тайком, подпольно готовил свой доклад. План Федюни: общий доклад забрить, а свой подсунуть министру. Узнал Евсеенко. Вызвал к себе Федю, выматерил – выскочил от Евсенки Федяшка синий. Шёлковый стал. Типяра ещё тот…

3 апреля

Живи!

Кусково. «Русский Версаль».

Рассветная аллея, пятьдесят шесть…

Кусково рушат.

Скоро здесь радостно зашумит молодой парк.

А пока тут колобродила озорная жизнь.

А пока здесь ещё вечно хмурился ветхий бревенчатый домок, в котором я без малого за восемьсот рублей купил пенал. Два на восемь. Не сантиметров. А всё же метров.

С печным отоплением.

Случалось, в сильные морозы я ложился одетым, стянув уши шапки под подбородком тесёмкой.

Утром я умывался толстой пластиной льда, за ночь нарастала в ведре. Ведро с питьевой водой стояло у двери на табуретке.

Трёшь, трёшь лицо ледышкой, возьмёшь слегка подзавтракаешь. Погрызёшь ледышку и аллюром на службу.

И всё равно мило мне моё дупло.

Совсем не то что раньше…

Пеналу своему я радовался.

Перекрутил кое-как последнюю зиму и задумайся. Надо кое-что довести до ума в моей норке.

А то старуха хозяйка, большая древняя баловница, ни дня не работавшая нигде и даже не имевшая своей трудовой книжки – жила на иждивении мужа – и так не раз кидала мне в шутку:

– Толя! Это не дело, что ты шпионом пробираешься в свой пенал через мою комнату. Вход через перёд хозяйки! Нехорошо-с. Руби себе отдельную дверь в свою Европу!

Вход через чужую комнату – это не дело. Надо вставить свою отдельную дверь!

У меня было два окна и в одно я взялся врезать дверь.

Вынул оконный проём и ржавой ножовкой, отыскавшейся на чердаке у хозяйки, я стал резать брёвна в стене, лежали ниже окна. Брёвна дулись толсто, а ножовочка-коротышка была всего в две четверти, и она, когда я пилюкал, даже не высовывала своего горячего носа из бревна.

Пилил я, пилил и вдруг бах! – просвистел мимо чурбачок, чиркнув меня по верху уха.

Я огляделся и обомлел.

Чурбачок этот был куском бревна, который лежал в верхнем венце над окном.

Видимо, бревно было коротковато, его нарастили этим куском. За долгие годы притёрся он, лежал тихо и даже не подал голоса, когда я убрал проём.

И вот – ахнул!

Всего в сантиметре каком стоймя прожёг мимо моей головы.

Этот сантиметр и спас меня. Не будь его, чурбак тюкнул бы меня по копилке.[109] А это уже чревато… Навсегда бы припечатал к будущему порожку. Я не успел испугаться. Сейчас смотрю на него и меня одевает страх. Я цепенею. Молча беру три кусочка сахара и передаю хозяйке:

– Отнесите вашему пёсику Байкалу. Пусть скушает на помин было не усопшей моей души.

Меня не отпускает мысль, каким чудом я уцелел. Почему чурбачок не угодил в меня? Почему промазал? Почему не стукнул?

Ну что ж гадать? Стукнул не стукнул…

Раз расхотел стукать, надо тянуть жизнь дальше.

Живи, панове!

19 апреля, воскресенье

Хулиганистый чурбачок

Взял отгул за прогул на выпуске. Вожусь с дверью.

Со стула вправляю хулиганистый чурбачок над дверью. Он вроде вошёл на своё место. Да я не устоял, рухнул со стула. Зацепился за гвоздь в стене. Разодрал ладонь. Плеснул йода и в медпункт.

– Где работаете?

– В ТАССе.

– Это где же?

Медсестра трудно записывает под мою диктовку по аршинной буковке:

– Т… А… С…

Я в нетерпении:

– Добавьте ещё одну С. Больше не будет.

Вернулся в бинтах.

Снова лезу на стул и снова падаю.

Падая, хотел удержаться за бревно в стене. Конечно, не удержался. Только сильно саданул ладонью по бревну и кровь полилась сквозь толщу ваты и бинтов. От боли мне хочется писать. Холодно в животе и жарко в голове.

Да-а… Странно, Анна Ивановна. Чай пила, а живот холодный.

Отключили свет. Соколинка пожарила на керосинке мне сала и принесла пива:

– Пей! Не упирайся! А то услышит!

И кивает на стену, за которой наверняка надставила уши топориком бдительная Кэтрин, она же баба Катя.

Я поел и уснул.

20 апреля

Столетие Ленина

Идти на работу.

Лестницы пока нет.

Первый раз выпрыгнул в свою дверь-окно. Героем смотрю на торжественно окружающий меня мир.

Соколинка подобострастно:

– Соседи тебя хвалят. Молодец! Всё сам!

– Я и девок сам. Не зову на помощь. Универсалище!

В конторе тихо. Как в мавзолее.

Идёт столетнее заседание. Из конференц-зала выходить нельзя. На стене приказ