Репрессированный ещё до зачатия

Где что подчистить, где что подогнать… Да мало ль радостных хлопот у подновлённого своего дупла?

Под окном разлился огромный куст роз.

Соколинка говорит:

– Если мешает… Сруби!

– Мне цветы никогда не мешали.

Мы потуже собрали куст, стянули старой бельевой верёвкой. На флоксы – они на полпальчика торчат из земли – поставили перевёрнутые банки. Чтоб никто не наступил.

Баба Катя выпустила из закутка своих двух поросят погулять по солнышку. Пощипали они немного травки и ну по Катиной делянке лихо носиться, весело похрюкивая друг на дружку.

Бабка не надышится на них.

Пёс Байкал вылетел из своей конуры и вдоль соседнего забора носится за ними с диким лаем.

– Ну чего ты, Байкалушка? – лаской успокаивает его бабка. – Иди в свою каюту, – ткнула пальцем на конуру. – Иди. Не шуми. И на мальчишек, – улыбнулась проносящимся мимо поросятам, – не серчай. Они у меня лихачи! Вишь, как носются! Хоть милицию вызывай, чтоб свистела им за завышку скоростёв!

Пёс не унимается.

– Байкалка! Кончай эту злую припевку! А то, – она положила руки на подпояску на животе, – горячих насыпаю! Целый возок!

Напоминание о ремне производит на Байкала впечатление.

Он как-то срезанно авкнул и стих.

– Ну! Вот и молодец! Не серчай на моих ребяток. Они травки покушают, косточки расправют и пойдут к себе баюшки…

Пёс удивлённо уставился на бабку.

– Ты не всё понял? Иль тебе не в понятку, чего они хрюкают? Так они это так смеются! И боль ничего! И не над тобой смеются. А так, промежду собойкой. Играются!

Пёс зевнул и лёг, положил голову на лапы.

Тут поросята, разом оттолкнув носами калитку, побежали к дороге.

– Эй! – кричит им вдогонку бабка. – Вы куда-а? Там машины!

Как ни странно беглецы остановились. Будто задумались: и в самом деле, куда мы летим?

Бабка подошла к большенькому, почесала бок, и он готовно опрокинулся, будто подкошенный. Бабка скребёт ему живот и что-то ласковое говорит, а он тихонько хрюкает и выворачивается весь, подымает живот всё выше, выше. Вот лежит он уже на спине, упираясь ногами в небо.

– Нравится? – улыбается ему бабка и продевает под него бечёвку. Он не чует подвоха и в ответ лишь легонько похрюкивает. Бабка потуже стягивает верёвку, взваливает поросёнка на спину и тащит назад. Сделала шага три и ушастик выскользнул из неплотного кольца бечёвки, побежал к закутку.

Бабка сияет. Роняет ему вослед:

– Ничегошко… Живой…

Я с улыбкой наблюдал за милой идиллией. Бабка это заметила и, проходя мимо, спросила:

– Как дела, Толя? Идут?

– Куда ж они денутся? Что им делать? Идут… Вчера из дома получил посылку. Прислали яйца и кусок сала. Заходите как-нибудь. Угощу.

– Тут меня упрашивать не надо…

Она услышала шаги. Повернулась.

Соколинка несла завтрак Байкалу, и баба Катя сказала ей:

– Мань! Ну когда мы с тобой женим нашего Антолика?

– Это вопрос с задачей…

– И с большой! Ты, – говорит мне баба Катя, – всё ищешь запечатанных.[112] А их тольке в таких и найдёшь, как я. Вот на днях была у врача. Он ясно мне сказал, что всё моё всё при мне. В полной сохранности. Никому чужому ни грамма не дадено. Всё при мне! А у молодых этого добра незнамо. Да и где этих целинок наберёшься для вашего брата?

– А всё мужики виноваты! – шумнула Соколинка. – Норовят перепортить всех девок и невинность в дом привесть.

– А где её взять? – разводит руками баба Катя. – Горбатый вопрос.

2 мая

Персональный гимн

За праздник я так наломался на веранде…

Все костоньки плачут.

Работа. Заметок нет. Чем заняться?

Что вижу, что слышу под интерес – всё тащу в дневник.

По временам мелькает перед носом белая поддёвка – Аккуратова садится, приподымая платье. Уж лучше бы вовсе не видеть эту каравеллу Колумба с кормой[113] шире клумбы!

Медведев читает её заметку и выговаривает:

– Не «Началось сооружение», а «Начато сооружение». Так надо.

– Всё закавыка в -лось. Люди ведь строят! – вскакивает Татьяна. – Я всегда правлю: «не началось», а «начали».

Владимиру Ильичу тоже, глядя на начальство, хочется ввязаться в дискуссию:

– Разве можно сказать «Изготовили 100 тонн стали»? Изготовить можно машину, а сталь плавят.

Бузулук звонит на междугородную телефонную станцию:

– Девочки! С послепраздничком вас! Как нам вытащить на редакцию Кривой Рог?

– Какой лисий голос! – восхищается Артёмов.

Я выстриг из липецкой газеты за 22 апреля на всю страницу две красные строки:

Ты всегда с нами,
Наш дорогой Ильич!

Вырезку отдал нашему Ильичу со словами:

– Это о тебе персональный гимн.

Он лишь довольно хмыкнул.

Бузулук:

– Ну, я понёс заметку Лю Сяо Ци (Люсе Ермаковой на выпуск Б).

Люся пришла с Олегом и спрашивает:

– Где ваш вождь и слегка учитель Новиков? У него моя зарплата.

– Неужели вам, – усмехается Медведев, – почти главному выпускающему, нужны деньги?

Ермакова полуобиженно:

– Зачем так жестоко смеяться? Надо мной уже смеялись.

– Кто?

– Общественность?

– Когда?

– Намедни.

– А у нас Калистратов пропал. Три дня не работал до праздника. Нет его и сегодня. Говорили, что в подмоге у Смирновой. Спросил её. Отвечает: «Никакого Калистратова у меня нет».

Бузулук горько вздыхает: