Репутация плохой девочки

Он кладет обе руки на доску и серьезно смотрит на меня.

– Я просто хочу сказать, что, если бы твоя мама завтра умерла, ты бы пожалел, что не поговорил с ней еще раз.

* * *

Слова Райли впиваются в мой мозг подобно червяку, прогрызающему яблоко. Они мучают меня часами, днями. Пока наконец неделю спустя я не сижу в закусочной в Чарльстоне, делая ставки – продинамит меня Шелли или нет? И когда официантка наполняет мою кружку кофе, ее сочувствующий взгляд несильно помогает.

– Не желаете перекусить? – спрашивает официантка, женщина средних лет с отросшими корнями и слишком большим количеством браслетов.

– Нет, спасибо.

– Сегодня утром привезли свежий пирог.

К черту эти пироги.

– Нет, не буду.

Тридцать минут. Вот почему я никому не рассказывал, особенно Куперу. Он бы услужливо сообщил мне, что так и будет. После того, как надрал бы задницу и забрал ключи, чтобы избавить меня от еще одного унижения.

Я так и не понял, когда стал таким доверчивым. Игрушкой в чужих руках.

Уже собираюсь бросить на стол пару баксов, но как раз в этот момент появляется Шелли и устраивается напротив меня. Врывается, словно порыв ветра.

– О, малыш, мне так жаль. – Она снимает с плеча сумочку и обмахивается заламинированным меню, дабы развеять запахи жары и асфальта, пропитавшие ее крашеные светлые волосы. Она постоянно беспокойная и энергичная, всегда в движении, всегда куда-то спешит. – Одна из девочек поздно вернулась с обеда, ей нужно было забрать ребенка, и я не могла уйти на перерыв, пока она не вернется.

– Ты опоздала.

Шелли замирает, поджимает губы и покаянно наклоняет голову.

– Мне жаль. Но я же сейчас здесь.

Сейчас. Изменчивое состояние между тем, чего не было и не будет.

– Что закажете? – Официантка вернулась, на этот раз с обвиняющей резкостью в голосе. Эта женщина начинает мне нравиться.

– Кофе, пожалуйста, – говорит Шелли.

Официантка уходит с гримасой на лице.

– Я так рада, что ты мне перезвонил, – признается Шелли, продолжая вертеть меню перед лицом. Я никогда раньше не мог взять в толк, что меня гложет, но только что понял: ее переменчивый характер вселяет беспокойство. Всегда так было, сколько себя помню. Вечный двигатель, что оставляет лишь хаос после себя. Как пчелы в стеклянной коробке. – Я скучала по тебе.

На секунду поджимаю губы, а затем устало вздыхаю.

– Ага, знаешь что, прежде чем мы продолжим в том же духе еще раз десять, позволь мне сказать: ты плохая мама, Шелли. И то, как ты настраиваешь нас с Купером друг против друга, то еще сомнительное дерьмо. – Она открывает рот, чтобы возразить. Я останавливаю ее взглядом. – Нет, именно это ты и делаешь. Ты пришла ко мне с очередными мольбами и извинениями, ведь прекрасно понимаешь, что Купер их слушать не станет. Пользуешься тем, что я слабак, и на то, что будет потом с твоими сыновьями, тебе плевать. Если бы Куперу стало известно о нашей встрече… не знаю, он, наверное, сменил бы замки и не пустил меня обратно. И я не шучу.

– Я не этого хочу. – Всякая притворная жизнерадостность исчезает с ее лица. – Братья не должны ссориться.

– Да, не должны. И тебе не следовало ставить меня в такое положение. И знаешь, что еще? Тебя бы убило, если бы ты время от времени пекла пироги?

Она моргает.

– А?

– Просто спрашиваю, – бормочу я. – Другие мамы пекут пироги для своих детей.

Она некоторое время молчит после того, как официантка приносит ей кофе. Уставившись в стол, Шелли складывает салфетку, от чего та становится все меньше и меньше. Я не могу не признать, что мама выглядит по-другому. Ее глаза ничем не затуманены. Кожа здоровая. Трезвость – это адский наркотик.

Наклонившись вперед и оперевшись на локти, она начинает приглушенным голосом:

– Я признаю, что ужасно относилась к вам. Поверь мне, малыш, теперь я знаю, что такое настоящее дно. То, что мой собственный сын посадил меня в тюрьму, в некотором смысле открыло мне глаза.

– За кражу у этого самого сына, – многозначительно напоминаю я ей. – Как бы то ни было, Куп снял обвинения, и это, вероятно, намного больше, чем ты заслуживаешь.

– Не спорю. – Шелли опускает голову, ковыряя облупившийся лак на большом пальце. – Сидеть в этой камере с мыслью, что мой собственный ребенок запер меня… Да, это был тревожный звоночек. – Поколебавшись, она поднимает взгляд, чтобы найти мой, вероятно, в надежде на то, что ее раскаяние достигло цели. – Я стараюсь, малыш. Это новая страница в моей жизни. Теперь у меня есть работа. Отдельное жилье.

– Мам, как-то это маловато, по-моему.

– Ты прав. Мы уже это проходили.

Шелли улыбается, вся такая печальная и полная надежды. Смотреть на это грустно и жалко, и я ненавижу, когда моя собственная мать выглядит такой разбитой. Мне претит бить лежачего. Но, фигурально выражаясь, она так долго лежала без сознания, обеими руками схватившись за мою лодыжку…

– Обещаю, Эван. Я готова стать лучше. Взяла себя в руки. Никаких старых привычек. Я просто хочу наладить отношения со своими сыновьями, перед тем как умру.