Рерих. Подлинная история русского Индианы Джонса

Сравним отрывок из этого послания с тем рериховским письмом, которое нам известно по цитате в предисловии 1974 года к книге «Алтай – Гималаи». Это предисловие написал бывший первый секретарь компартии Таджикистана Гафуров, на тот момент директор Института востоковедения РАН СССР, очевидно получивший тогда доступ еще к каким-то документам: «В 1926 году в Москве мы, то есть я, моя жена и сын Юрий, имели долгие добрые беседы с Чичериным, Луначарским, Бокием. Мы хотели тогда же остаться на Родине, приобщиться к строительству. Но мы должны были ехать в Тибетскую экспедицию, и Бокий советовал не упускать этой редкой возможности»[1264]. Этот же отрывок Гафуров полностью повторил в новом предисловии к журнальной публикации, добавив в него лишь один фрагмент. После слов «этой редкой возможности» Рерих, оказывается, написал: «Как известно, экспедиция оказалась многолетней и дала богатые разнообразные материалы, которые мы обрабатывали в Индии при сотрудничестве ценных специалистов»[1265].

При сличении этих отрывков с письмом к Молотову видно, что при общей конструкции текстов отрывок, приведенный Гафуровым, все же из другого письма. Преамбула из этого первого письма Рериха в Наркомат иностранных дел процитирована 26 декабря 1938 года в письме наркома Литвинова, так что рериховское письмо 1938 года нам известно в трех фрагментах.

Важно, что в обоих письмах, и 1938, и 1947 года, упоминается Глеб Бокий. На момент первого обращения Рериха он уже расстрелян. О чем Николай Константинович в 1938 году мог и не знать. И все это придает интригу самому тексту рериховского письма. В первом послании неизбежно имелись какие-то важные подробности и вопросы, связанные с процедурой возвращения художника в Страну Советов. Текст, которым пользовался Гафуров, так как послание Рериха явно дошло в СССР, до сих пор полностью не доступен.

На обращении Рериха к наркому Литвинову Сталин ставит резолюцию: «Не отвечать»[1266].

2

Но почему – «Не отвечать»? Ведь можно было бы и ответить. Сталин вел игру с различными своими врагами по-разному. А ведь среди людей, с которыми контактировал Рерих во время приезда и даже за границей, были и товарищи, чрезвычайно близкие Льву Троцкому. Это не только расстрелянный в 1929 году Блюмкин – его бывший ординарец, но и полпред в Риге, через которого действовал Шибаев, создатель разведки РККА Семен Аралов – правая рука Троцкого.

Ощущая новые политические реалии, Рерих в конце 1930-х побаивался троцкистов. В 1937 году он пишет одному корреспонденту в Ригу относительно знакомой, владевшей одной из его картин, – Амелии Дефрис: «…но троцкистское словоизвержение Дефрис, конечно, выбросьте совсем, имени ее не поминайте и вообще прекратите с ней всякие сношения. Эта личность сродни нью-йоркским троцкистам, и мы дали ее адрес, лишь чтобы убедиться в троцкистских мировоззрениях. Вообще мы давали некоторые адреса лишь с желанием убедиться в результатах. Мы отлично понимаем, что Вы отнесетесь к получениям с большим разбором и сие поведет лишь к большому осведомлению. Если бы троцкистка опять стала к Вам приставать, то Вы ответьте ей, что ее письмо вообще запоздало, чтобы на этом и кончить всякие сношения»[1267].

Рерих старался действовать в русле генеральной линии ВКП(б), за которой он следил по публикациям в эмигрантской прессе. А Дефрис, хоть и была автором, писавшим о Рабиндранате Тагоре, явно симпатизировала Троцкому.

Была у Сталина и другая причина не отвечать Рериху: он не доверял уже и самому Литвинову. Готовилась не только его отставка, которая и произошла 3 мая 1939 года, но даже рассматривалась возможность его тайного физического устранения[1268].

Письмо Литвинова с изложением просьбы Рериха о возвращении поступает к Сталину через одиннадцать дней после ареста Бориса Стомонякова. Это был заместитель Литвинова, последний высокопоставленный член тайного общества «Единое трудовое братство», человек из «темного окружения» Красина, причастный к тайнам «кладовки Ленина». Арест планировался ранее, однако, предчувствуя репрессии, в полпервого ночи 8 августа 1938 года он «пытался покончить жизнь самоубийством в своем служебном кабинете в НКИД. Стомоняков Б. С. произвел два выстрела из пистолета “Маузер” в область сердца. В настоящее время Стомоняков Б. С. находится на излечении в стационаре поликлиники НКВД. По заключению врачей, ранение тяжелое, но состояние Стомонякова сейчас не безнадежное. Произведенным на месте дознанием установлено, что примерно в 0 ч 10 мин – 0 ч 15 мин 8 августа Стомоняков позвонил по телефону секретарю Литвинова Назарову и дежурному по Секретно-шифровальному отделу НКИД, которых попросил зайти в свой кабинет через 5 минут. После этого Стомоняков позвонил жене, заявив ей: “Больше жить не могу”, и произвел в себя два выстрела»[1269].

Попытка самоубийства отодвинула арест дипломата: он состоялся только 17 декабря 1938 года в тюремном госпитале.