Таким образом, в целом можно прийти к выводу, что ни внешнее подстрекательство, ни поощрение, либо со стороны союзников, либо из центрального штаба белого подполья, не сыграло никакой существенной роли в решении чехов взяться за оружие против советской власти. Начало военных действий оказалось спонтанным явлением, результатом решений и действий, почти одновременно обнародованных советскими властями в Москве и в Сибири, а также чешским командованием на местах. Такого развития событий не желала ни одна из заинтересованных сторон – ни большевики, ни союзники, ни большинство самих чехов.
Бесполезно искать в этих событиях отражение какого-то преднамеренного заговора или особой двуличности с той или иной стороны. Ни одна из этих сторон не была спровоцирована, но и не оказалась в положении «без вины виноватой». Причины лежат совсем в другом. Прежде всего, они кроются в общей атмосфере замешательства и подозрительности, царившей в этот кульминационный момент войны и революции, в чрезвычайной сложности ситуации, в которой тогда оказался чешский корпус, в осложняющем факторе присутствия большого числа военнопленных Центральных держав, частично большевизированных, а частично – нет, вдоль всей сибирской линии, в многочисленных слухах о подстрекательстве Германии и в неадекватности дисциплинарных связей, распространявшихся и от союзников, и от чехов, и от советского правительства в Москве до местных Советов по всей Сибири.
Принимая во внимание все перечисленное, легко понять, что Чешский корпус, являющийся тогда самой сильной компактной и сплоченной вооруженной единицей во всей Сибири, вряд ли мог не стать, вольно или невольно, фактором тлеющего гражданского конфликта, вызванного внезапным захватом власти коммунистами. Если бы корпусу удалось мирно пробраться через гигантскую пороховую бочку Центральной Сибири весной 1918 года, не высекая искр и не подняв никаких важных вопросов, это, а вовсе не то, что произошло на самом деле, стало бы настоящим чудом.
Глава 7
Робинс и Саммерс
Переезд советского правительства в Москву в первой половине марта значительно увеличил бремя ответственности и проблемы генерального консула Мэддина Саммерса. Долгая русская зима, напряженная военная работа и волнения того времени, действовавшие на бесконечно добросовестную натуру, подорвали его здоровье.
При его состоянии в обычных обстоятельствах Саммерсу полагался бы длительный отпуск для восстановления сил. Вместо этого город, где он работал в качестве высокопоставленного представителя правительства Соединенных Штатов, теперь внезапно стал политической и экономической столицей великой Русской земли. Теперь в Москве сконцентрировались центральная и местная власть, за которыми нужно было наблюдать, иметь дело и вовремя отчитываться. На местной сцене появилось множество новых лиц, и среди них немало американцев. Задачи Генерального консульства по защите американских интересов внезапно, и как никогда ранее, оказались тесно связанными с притеснениями, которым американские деловые круги все чаще подвергались со стороны коммунистов по всей России. Далекий от того, чтобы взять отпуск, Саммерс почувствовал, как на его время, внимание и силы навалился груз новых требований.
Ситуацию ничуть не облегчило появление в Москве Рэймонда Робинса и других членов миссии Красного Креста, о которой сам Саммерс не был слишком высокого мнения. Как и другие члены официального сообщества, он с самого начала возмущался ее бесцеремонными вмешательствами в дела, которые обычно входили в компетенцию обычных представителей правительства. У него остались неблагоприятные воспоминания (основанные на весьма прискорбном недоразумении) о поведении членов миссии, оказавшейся в Москве в разгар тяжелых уличных боев в ноябре 1917-го. Будучи знакомым с общим отношением Робинса к советскому режиму, Саммерс был с ним категорически не согласен и считал такое поведение своего рода формой служения немцам. Пока Робинс оставался в Петрограде, генконсул утешал себя мыслью, что ответственность за терпимое отношение к деятельности Робинса лежит на после, а не на нем. Теперь же, в свете присутствия Робинса в Москве, Саммерс был вынужден признаться в появлении новой обязанности освещения дел центральной советской власти и в том, что отныне его отчеты и отчеты Робинса будут находиться в прямой конкуренции. Таким образом, Саммерсу предстояло уравновешивать и исправлять любые неверные впечатления, которые мог бы насобирать не в меру активный Робинс и передать в Вашингтон.