Реставрация в России

Именно эта однородность интеллигенции помогла в конце 80-х гг. академической и творческой элите успешно манипулировать массой своих «рядовых» коллег. «Верхи» прекрасно отдавали себе отчет в том, что рыночная реформа ничего не даст интеллигенции как таковой. Но точно так же они сознавали, что у них появляется доступ к власти и собственности. Получив пропуск в Кремль, приватизировав имущество творческих союзов, начислив себе заработную плату, в сотни раз превышавшую доходы большинства интеллигентов, они продолжали призывать «образованную часть общества» поддерживать реформы.

Противоречия между низами и верхами интеллигенции обострялись, а «интеллектуальная элита» 70-х гг. к 90-м понемногу становилась образованной частью господствующей мафии. Писатели переставали сочинять романы, а если что-то и публиковали, то выходило из рук вон плохо. Режиссеры больше интересовались театральными зданиями, нежели спектаклями. Сатирики появлялись на презентациях банков и перед ломящимися от яств столами объяснялись в любви к власти. Хорошим тоном стало подшучивать над бедностью, рассказывать анекдоты про побежденных, публично сожалеть, что в Белом доме расстреляли слишком мало коммунистов.

В октябре 1993 г. элитные интеллектуалы, подписавшие обращения в поддержку переворота, ссылались на то, что народ получит право выбрать новый парламент. Когда же итоги выборов оказались неудовлетворительными, элита заговорила по-другому. Наиболее последовательно высказалась Валерия Новодворская в «Столице»: «голосование за левых было спровоцировано отнюдь не прагматическими соображениями», — заявила она. Просто получив свободу, Россия всегда «выбирает зло, созвучное ее природе». Девять десятых населения «этой страны», по ее словам, выродки и «динозавры», которые не достойны жить на земле и «мы должны помочь им вымереть любыми средствами»4). Можно применять пушки, можно быть более «тактичными», но цель должна быть достигнута.

Высказывания Новодворской не только не вызывали протеста среди интеллектуальной элиты, но и оказались вполне созвучны настроениям этой среды. «Престижные» газеты и журналы были полны почти площадной брани в адрес собственного народа и кровожадных призывов. Даже поэт-гуманист Булат Окуджава, некогда воспевавший «комиссаров в пыльных шлемах», рассказывал, как он радовался расстрелу 4 октября, прибавляя, что никакой жалости даже к безоружным жертвам не испытывает.

Публицисты помоложе, своего рода yuppies от культуры, добавили к этому новую тему: пора с корнем вырвать вредные интеллигентские традиции и утвердить идеалы мещанства. Именно мещанство работает и двигает вперед прогресс, а интеллигенты двести лет только болтали и ставили палки в колеса власти. Это было уже трудно переварить деятелям старшего поколения, но они не протестовали, тем самым окончательно давая понять, что ничего общего с интеллигенцией в обычном смысле слова уже не имеют.

Могло ли такое продолжаться бесконечно? Вопреки призывам модных публицистов, большинство интеллигенции оставалось верно своим традициям и образу жизни. Раскол был налицо, а противостояние элиты и массы становилось все более жестким. Учителя и врачи оказались на грани голода. Без государственной поддержки научные учреждения не могли обеспечить людей ни заработком, ни интересной работой. Доля расходов на образование в бюджете России упала до 2,5-3%.

Опросы начала 90-х гг. показывали: чем выше уровень образования, тем меньше ценилось богатство и тем важнее было «сохранить достоинство»5).

Немногие преуспевшие выходцы из интеллигенции по сути дела порвали со своей средой. Делалось это даже не по злому умыслу: таково было требование обстоятельств. Чтобы преуспеть, надо было отбросить старые привычки, связи и ценности: «Не захочешь менять, не получишь эту работу, — объясняет один из “удачливых” на страницах “Московских новостей”. — А заработки такие, что сразу отрывают тебя от привычного для тебя и друзей уровня потребления, возникают сложности в поддержании прежних связей»6). В свою очередь ущемленное большинство говорило про «неподобающее интеллигенту поведение» и «ненастоящую жизнь» своих бывших коллег, преуспевших во власти и бизнесе.

Характерно, что успеха добивались не лучшие ученые, не самые талантливые артисты. Как и в прежнее время, преимущество имели люди, обладавшие связями и «умевшие крутиться». Свобода от любых моральных ограничений была другим важным условием успеха. Короче говоря, победителями оказались именно те, кто в наименьшей степени были способны остаться интеллигентами.

К этому добавился разрыв между поколениями. В 1993-94 гг. либеральные профессора все чаще обнаруживали, что студенты уже не доверяют им, враждебно встречают разговоры о «реформах». Андрей Немзер в газете «Сегодня» с возмущением рассказывал про студентов-первокурсников 1975-76 гг. рождения, которые говорили ему, «что при коммунистах не все было скверно»7). На собраниях оппозиции все чаще можно было увидеть прилично одетых молодых людей.