Однако, как показывает историческая практика (включая опыт нашей страны), реальные абсолютные характеристики благосостояния не всегда являются решающими в ситуациях вызревания социального недовольства, вспышек «народного гнева» или разнородных «революционных» событий. В противоположность этому относительные характеристики и сравнения (межклассовые, межэтнические, межконфессиональные, гендерные, межстрановые и т. п.) обретают силу весьма мощных инструментов мобилизации масс и народного недовольства. Для практического использования подобных инструментов абсолютно необходимо наличие субъективного фактора в лице общественных сил и их организаций, способных внедрить установки подобных сравнений (не обязательно соответствующие действительности) в сознание членов общества и превратить их в устоявшиеся стереотипы общественного восприятия. В условиях постиндустриального глобализированного информационного пространства и виртуализации общения субъективный фактор легко трансформируется в объективную реальность.
Табл. 1. Улучшение базовых показателей качества жизни в период 1970–2010 гг. по регионам мира
Подобно тому как в России борьба западников и славянофилов (государственников) исторически определяла характер и направления развития страны, в современных арабских обществах в диалектическом единстве и противоборстве находятся два мощных культурно-цивилизационных компонента: один, базирующийся на традиционных исламско-арабских ценностях, другой – «европейски ориентированный» модернизационный, сформировавшийся еще в XIX в. и укрепившийся затем в годы колониального господства.
В «арабскую весну» оба полюса сошлись в необходимости глубоких политических перемен и где-то поодиночке, где-то совместно стали добиваться смены власти. Исламские организации и либеральные демократические движения оказались одинаково оппозиционны своим правительствам, пытавшимся, как правило, в своей политике совместить оба начала. Роковой просчет правивших элит Египта и Туниса был в том, что они, сами уже
Все арабские государства вовлекаются в процесс глобализации, в которой тон и вектор изменений задают высокоразвитые страны с устоявшимися демократическими системами. В этом смысле нет ничего удивительного в том, что революция рвет именно «слабые звенья» арабских автократий. Египет и Тунис – страны более «открытые мировым веяниям», более секуляризированные, поддерживающие регулярные и, что очень важно, «многовекторные» связи с Западом. (В то время как, скажем, Саудовская Аравия или Кувейт, тесно сотрудничающие с США, осуществляют их по более узкому количеству каналов – «нефтяному», военному, безопасности, – отгораживаясь от «ненужных» с их точки зрения связей и ограничивая потоки воздействия в культурной, информационной и проч. областях).
Более автократические арабские государства, имеющие гораздо менее современные и более далекие от демократии формы правления и организации власти легко пережили «арабскую весну». Поэтому, когда мы говорим о «выпадения слабого звена» из цепи автократий арабского мира, мы действительно имеем в виду «недостаточно сильную (жесткую) автократию» в Тунисе и Египте по сравнению, скажем, с монархиями Аравийского полуострова.
Описываемое «выпадения слабого звена» нередко квалифицируют как «демократические революции» в арабском мире. Степень научной обоснованности использования данного термина будет видна со временам, когда современники или потомки смогут оценить реальное воздействие произошедшего на глубину изменения существующих социально-политических парадигм в арабских обществах. Пока же мы невольно пребываем в плену стереотипов восприятия и ожиданий того, что революция повлечет за собой переустройство государственного управления на более демократических и прогрессивных началах. В этом смысле ни одна из глав «арабской весны» к подобным последствиям еще не привела. Однако маркер «революция» все же уже закрепился за происходящим в общественно-политическом дискурсе и, чтобы не выпасть из границ последнего, мы волей-неволей вынуждены использовать укоренившуюся терминологию.