Ревизия психоанализа

Довод в пользу моего допущения, что верно последнее, уже подспудно упоминался в предыдущих моих замечаниях, в которых я подчеркивал, что «перенос» наблюдают вообще, без всякой связи с психоаналитической ситуацией. Однако на это можно возразить, что и в этой ситуации человек обнаруживает, что почитание идола является повторением отношения к матери и отцу. В ответ на эти возражения я могу предложить некоторые наблюдения. Прежде всего в тех случаях, когда целая группа охвачена «идолопоклоннической страстью», она осуществляется независимо от реальных особенностей отношений с матерью и отцом в каждом индивидуальном случае. Далее, я обнаружил, что отсутствует отчетливая корреляция между детскими переживаниями {049} и интенсивностью переноса в психоаналитической ситуации. У ряда пациентов можно видеть, что интенсивный перенос отнюдь не имеет параллелей с интенсивностью ранней фиксации на матери или отце. Здесь я вынужден подчеркнуть, что вовсе не подразумеваю отсутствие всякой связи между ранними и поздними переживаниями; в самом деле, во многих случаях такая связь видна вполне отчетливо. Тем не менее существует достаточно много исключений для того, чтобы предположить, что такая связь не является обязательным условием и, отсюда, что классическое допущение является чрезмерным упрощением. (Конечно, если из догматических соображений приписывать каждой ранней фиксации интенсивность, каковую клинически наблюдают при переносе, можно легко избежать теоретических проблем.) В оценке этой проблемы исследователь, к счастью, не ограничен тем типом идолопоклонничества, когда оно возникает в ходе клинического анализа и получает ярлык «переноса». Как я уже указывал выше, жизнь полна таких «переносов». Огромное большинство случаев «влюбленности» и даже долгие и устойчивые отношения в браке и дружбе представляются явлениями того же типа. Во многих таких случаях только искаженная интерпретация может создать впечатление присутствия ранней интенсивной детской фиксации во всех случаях. Такое же наблюдение можно сделать в контексте индивидуальной реакции на сильного лидера. Общим для таких сильных привязанностей является большее или меньшее недопонимание реальной природы идола; опять-таки, и здесь не всегда прослеживается связь с соответствующим отношением к родителям.

Хорошим примером является привязанность многих выдающихся немцев, военных и гражданских, к Гитлеру. Из всех описаний с очевидностью следует, что некоторые из них действовали в принципе отнюдь не из страха. Можно понять их слепое подчинение, их глухоту к голосу собственной совести, их благоговение перед Гитлером, только обратившись к тому факту, что они воспринимали его не как реальную личность (как реальную его воспринимали уже после катастрофы) – деструктивную, умную, но невыразимо скучную и до банальности мелкобуржуазную в своих дешевых вкусах нувориша, – но как полубога, всемогущего идола, заряженного магией – не важно, черной или белой. Даже те, кто замышлял против него заговор, находились под его гипнотическим влиянием. Как можно это объяснить? Неужели все эти люди имели отцов совершенно определенного типа и только повторили свой ранний жизненный опыт? Нет, представляется крайне маловероятным то, что это верно для столь разнородной группы. Было ли это результатом аномальной нестабильности и неуверенности? Это тоже маловероятно, поскольку генералы – в особенности именно они – были очень успешными в конкурентных условиях, существовавших прежде. Было ли это следствием чистого оппортунизма? Во многих случаях это и впрямь был действенный фактор, но и он не объясняет интенсивность аффективной привязанности.

Чем еще это могло быть?

Гитлер демонстрировал сомнамбулическую уверенность, типичную для крайне нарциссических личностей. Его «волшебство» проистекало из успешности первых девяти лет его правления (хотя этот успех в значительной мере стал возможным благодаря деньгам германских промышленников, а также благодаря раздорам между противниками Гитлера и отсутствию у них достаточного мужества). Гитлер не был заинтересован ни в одном человеческом существе и, следовательно, свободен от всяких теплых чувств. Он мог выказывать необузданную агрессивность в отношении даже своих главных соратников, чередуя ее с дружелюбными благостными улыбками и жестами. Другими словами, своим поведением он заставлял людей чувствовать себя маленькими детьми и предлагал им себя как всезнающего, всемогущего и карающего идола.