Совершенно иной сферой бессознательного, подлежащей изучению, является состояние «ложного сознания». Здесь я говорю о случаях, когда мы воспринимаем себя, других и какие-то ситуации в искаженном (ложном) виде, причем мы не сознаем, каким это является в действительности – или, точнее, чем они не являются. Ребенок в сказке о голом короле знает о том, чего лишен король – он лишен одежды. Наши внутренние потребности в соединении с социальным внушением почти никогда не дают нам адекватной информации о людях и ситуациях. Мы не в состоянии видеть, например, что наши действия не согласуются с нашими ценностями, что наши лидеры {059} ничем не отличаются от заурядных людей, что мы сами не вполне бодрствуем, поступаем вопреки здравому смыслу и что мы несчастливы. Мы не осознаем, что любовь и свобода являются абстракциями, что мы не можем их «иметь», но можем лишь любить и освобождаться – чего мы не делаем. Несмотря на то что осознание того, кем мы не являемся, является менее пугающим, чем осознание хаотичного подсознания, описанного выше, оно все же является весьма некомфортным. Бессознательность идентична неосознанию истины; осознать бессознательное означает раскрыть истину. Эта концепция истины не совпадает с традиционной, согласно которой имеет место соответствие между мыслью и тем, что эта мысль означает; скорее, это динамическая концепция, в которой истина является процессом освобождения от иллюзий, понимания того, что некий объект отсутствует. Истина не есть окончательное высказывание о чем-то; истина – это шаг в направлении отсутствия обмана (разочарования); осознание бессознательного становится неотъемлемым элементом истины – поиска, познания процесса устранения обмана.
То, что является бессознательным в бодрствующем сознании, делается осознанным в искусстве. Поэт словами выражает переживание, которое неосознанно ощущает и простой смертный, но поэт придает этому переживанию форму, в которой оно может быть сообщено другим. Драматург вдыхает жизнь в переживания, которые обычно подавляются, так как противоречат допустимому переживанию. Если бы Гамлет пришел на прием к психоаналитику, он, вероятно, пожаловался бы на «тягостное чувство», охватывающее его в присутствии матери, и на «необоснованное недоверие к отчиму»; вероятно, он мог бы добавить, что эти чувства совершенно невротические, учитывая, что в действительности его мать и отчим «являются порядочными людьми и очень добры к нему». Классический психоаналитик, возможно, попытался бы показать ему, что ненависть к дяде является результатом эдипова комплекса, ревности и что весь комплекс коренится в инцестном вожделении к матери. Анализ Шекспира, с другой стороны, вскрывает неосознаваемое знание Гамлетом {060} реального характера матери и дяди. Они беспощадные и лживые убийцы. Гамлет подавляет не инцестное вожделение, а осознание реального положения вещей. Образ призрака помогает укрепить истину в подозрениях Гамлета.
Художник вскрывает истину, которая подавляется, потому что она несовместима с договором и «мыслимостью» ситуации. В своем искусстве художник делает то, что делает психоаналитик на частном приеме. Он открывает подавленную истину. По этой причине всякое великое искусство является революционным. Даже реакционный художник (например, Достоевский) является революционером, потому что раскрывает скрытую истину, в то время как художник «социалистического реализма» является «реакционером», потому что помогает сохранить созданную государством иллюзию. Гомеровское описание Троянской войны сделало для мира больше, чем сделало мирное «искусство», использованное в политической пропаганде.
Новое глубокое проникновение в понимание подсознательных процессов было сделано в работах Р. Д. Лэйнга (ср.: Laing, 1960, 1961, 1964, 1964a, 1966b, 1967). С технической точки зрения Лэйнг представляет «экзистенциальный психоанализ» (ср.: May et al., 1958), но независимо от некоторых общих философских положений, которые он разделяет с другими экзистенциалистами, его подход отличается глубоким проникновением в каждую деталь фантазий и поведения пациента одновременно с заботой и эмпатией. Этот подход сильно отличается от подхода, представленного, например, в случае Эллен Уэст, приведенном основоположником экзистенциального психоанализа Людвигом Бинсвангером. Людвиг Бинсвангер (хотя это никоим образом не характерно для всех без исключения экзистенциальных психоаналитиков) не погружается в понимание жизненного опыта и переживаний пациента, но представляет рутинное описание, а затем приклеивает к различным симптомам, комплексам и {061} влечениям ярлыки, заимствованные из словаря Э. Гуссерля и М. Хайдеггера. Личность пациента не проясняется, и в результате мы не видим ничего, кроме философских фраз, прикрывающих отчужденный и поверхностный подход.
Лэйнг же в первую очередь является радикальным гуманистом. Характерным в этом отношении является следующее его высказывание: