Ревизия психоанализа

Все это возможно только в том случае, когда аналитик сам переживает то, что происходит с пациентом, а не подходит к нему чисто умозрительно – то есть если он смотрит, смотрит и смотрит, а думает лишь в той минимальной степени, в какой это необходимо для дела; мало того, психоаналитик должен отбросить иллюзию о том, что он «здоров», а пациент «болен». Они оба – люди, и если переживания пациента, пусть даже тяжелобольного, не задевают душевные струны аналитика, он никогда не поймет пациента.

Аналитик завоюет безусловное доверие пациента, только если позволит себе стать уязвимым и не будет прятаться за ролью профессионала, который знает все ответы, потому что ему за эти ответы платят. Истина же заключается в том, что у него и пациента одна и та же задача – единое понимание проблемы {071} и ответ аналитика на его переживания – а не на «проблему» пациента. Дело в том, что у пациента нет проблемы, он просто человек, страдающий от образа своего бытия.

Еще одно отношение, в каком я вижу необходимость ревизии психотерапии, касается значения детства. Классический психоанализ склонен видеть в настоящем только повторение прошлого (то есть раннего детства), и вся концепция терапии заключается в осознании детского конфликта с тем, чтобы укрепившееся «Я» пациента могло успешнее справиться с подавленным инстинктивным материалом, чем это мог сделать ребенок, так как Фрейд признавал, что во многих (если не в большинстве) случаев исходное детское переживание забывается, и рассчитывал найти его в новой редакции, наблюдая за процессом переноса.

Многие аналитики начали полагаться на реконструкцию того, что, «вероятно», произошло в детстве; они предполагали, что, если пациент поймет, почему он стал таким, каков он есть, это знание исцелит его. Однако реконструированное знание не обладает исцеляющим эффектом и является лишь интеллектуальным принятием реальных или воображаемых фактов и гипотез. Конечно, если явно или имплицитно производится внушение того, что знание об этих фактах вылечит симптом, то сила внушения – как в случае изгнания беса – может привести к «исцелению», но это будет отнюдь не психоаналитическое излечение. Едва ли можно оспорить тот факт, что в искусственной ситуации, провоцирующей инфантильность пациента, оказывающегося лицом к лицу с психоаналитиком, создаются условия повышенной внушаемости. Таким образом, психоаналитическая терапия часто дискредитируется просто самим фактом проникновения в прошлое пациента и не приводит к переживанию раскрытия подавленного материала.

Еще одним следствием такого метода является то, что он приводил к механическому превращению каждой соприкасавшейся недавно с пациентом личности в отца, мать или другое значимое в детстве пациента лицо, а не к пониманию качества {072} и функции самого переживания больного. Человек, например, может испытывать зависть к коллегам, видеть в них угрозу своему успеху и безопасности и проникается постоянной потребностью борьбы со своими соперниками. Аналитик может склониться к объяснению, согласно которому эта зависть является повторением ревности по отношению к брату, полагая, будто такая интерпретация излечит пациента от чувства соперничества. Но даже если допустить, что пациент сможет вспомнить чувство ревности, которое он испытывал к брату, анализ в этом месте никоим образом не заканчивается. По-прежнему необходимо понять во всех деталях истинное качество переживания ревности – как в детстве, так и в настоящее время. В этом случае пациент осознает многие подсознательные аспекты своего прошлого и настоящего опыта, столкнувшись с ощущением отсутствия мужественности, например, или бессилием, зависимостью от покровительствующих фигур, нарциссизмом, фантазиями величия – все это может иметь отношение к психоаналитическому случаю. Станет ясно, что соперничество надо понимать не как повторение, а как исход целой системы, в каковой соперничество является всего лишь одним из элементов.

Надо помнить, что конечной целью психоаналитической терапии не является историческое исследование детства пациента само по себе, но раскрытие того, что находится в подсознании. Многое из того, что является бессознательным сейчас, являлось бессознательным в раннем детстве, а многое ушло в подсознание много позже. Психоанализ интересуется не прошлым как таковым, но прошлым в том виде, в каком оно представлено в настоящем. Пристально, и главным образом заглядывая в прошлое, ожидая, что настоящее есть лишь его повторение, психоаналитик склоняется к чрезмерному упрощению и к игнорированию того факта, что многое из того, что кажется повторением, на самом деле им не является; что подавленное стало системой, своего рода «тайным Советом», и именно он определяет жизнь пациента, а не единичные переживания вроде страха кастрации, привязанности к матери и так далее.