Ревнитель веры (СИ)

Рено, рывком развернувшись, посмотрел на него с нескрываемой неприязнью. А затем как ни в чем не бывало продолжил трясти бездыханного мельника.

Внутри дома смердело кислой капустой и грязным бельем. Крохотные хлипкие оконца не могли дать всему пространству достаточно света, поэтому кругом царила полутьма, в которой хаотично разбросанные предметы удавалось разглядеть по одним лишь очертаниям. Куда ни плюнь, повсюду валялись пустые бутылки или кружки из-под меда, и, глядя на них, можно было лишь гадать о том, как же мерзко было на душе у мельника последние несколько недель. Этьен не почувствовал внутри него скорби. Наверное, способности его со временем все же притупились.

Впрочем, неиспорченная еда у старика все же была, и нашлось ее больше, чем Этьен с Рено смогли бы утащить с собой. Рено, впрочем, вряд ли бы после такого согласился брать что бы то ни было из дома несчастного мельника. Поэтому Этьен, пока спутник его был занят безуспешными попытками привести старика в чувство, впопыхах набивал их сумки хлебом и вяленым мясом.

В конце концов Рено то ли всхлипнул, то ли вздохнул и неловко отсел в сторону. Мельник остался недвижно лежать рядом с ним, устремив невидящий взгляд к потолку.

— Его звали Аскольд, — глухо сказал Рено, глядя в пол. — Он не был плохим человеком. Да, он ненавидел эотасианцев всех до единого, но разве можно его в том винить? На войну ушли оба его сына. И ни один не вернулся.

Этьен неопределенно хмыкнул, глядя на разбросанные по близстоящему столу письма.

— Он вряд ли мог знать о том, что к его мельнице сегодня утром пришли именно эотасианцы. Но все равно первым делом схватился за свою мотыгу.

Словно пощечина, в голову ему влетел раскат чужой злости. Рено едва не подпрыгнул.

— Да как ты, — проскрежетал он, — да как ты смеешь после всего этого обвинять мельника в чем-то? Это ведь ты убил его!

Этьен инстинктивно схватился за ткань туники у себя на груди и сжал ее так, что побелели костяшки пальцев. Но выражение его лица ни капли не изменилось.

— Ты бредишь, Рено, — улыбнулся он, повернувшись к стене. — Прекрати.

Рено коротко зарычал, злостно топнув по полу ногой. Но потом вдруг посмотрел на мельника, и неприязнь в его взгляде мгновенно сменилась скорбью.

— Да… — Отвернувшись, он опустил голову. — Прости. Ты прав. Я виноват не меньше. Я ведь не помешал тебе.

Этьен, лихо развернувшись в его сторону, рукой задел стоявшую на столе пустую бутылку, и она тут же упала, с грохотом расколовшись на части.

— Ты, идиот! Не все в этом мире измеряется чьей бы то ни было, сука, виной!

— Да? — Рено огрызнулся. — Вот это новости! Почему ж тогда этому бедолаге ты только что от лица Бераса пытался внушить прямо противоположное?

Этьен свел вместе брови. На скулах у него заходили желваки.

— Потому что в его случае чувство вины было единственным рычагом давления, — сказал он медленно. — Но ты — не он, а потому должен быть умнее. Конечно, сколько угодно можешь мне вешать на уши лапшу о том, что он был замечательным человеком, любящим папашей и вообще достойнейшим среди всех существующих мельников. Но мотыгу в его руках это из моей памяти все равно не сотрет.

Рено мгновенно вскочил, подошел к Этьену практически вплотную, прерывисто дыша. Он злился. Этьена вдруг прострелило осознанием. Если ухватиться сейчас за эту злость, словно за рукоять меча, если усилить ее, направить в нужное русло, Рено мог бы… Ну конечно. Так было бы честнее.

— Ты, — перебил его мысли Рено, едва не задыхаясь от захлестнувших его эмоций, — да ты просто… бесчувственная скотина!

Секунду Этьен смотрел на него в полнейшем изумлении, а затем, отвернувшись, безудержно рассмеялся. Но смеялся недолго.

— Ты злишься, конечно. Ты имеешь на это право. — Этьен отступил на шаг в сторону, сжав руки в кулаки, но взгляда от Рено не отвел. — Ты можешь обозвать меня убийцей, лжецом, ничтожеством, в конце концов, — я приму все, что взбредет в твою дурную голову. Но не смей называть меня бесчувственным. Не смей.

Клинок чужой злости, направленный Этьену в глотку, в один лишь миг взорвался сотней невидимых частиц и растаял в смрадном воздухе комнаты. Рено смотрел на него долго и беззвучно, раскрыв в исступлении рот. На дрожащих его губах горели десятки вопросов, но сил высказать их вслух в нем больше не было.

“Не понимаю.”

Этьен, хмыкнув, отвел взгляд.

“Но так, наверное, и должно быть.”

Рено медленно и глубоко вдохнул. Затем, отвернувшись, подошел к бездыханно лежавшему на полу мельнику.

— Надо… Надо похоронить его, — кивнул он на старика.

Этьен сплюнул куда-то между валяющимися на полу осколками бутылки.

— Конечно.

К полудню цепь облаков начала все же рассасываться и со временем превратилась в хаотичное рваное полотно, сквозь которое лениво просачивались бледные солнечные лучи.