Революции светские, религиозные, научные. Динамика гуманитарного дискурса

Теоретико-методологические сюжеты оказались в центре дискуссии, развернувшейся в 1916 г. по докладу действительного члена ИРГО Н. М. Могилянского «Предмет и задачи этнографии». Ученый предложил самую радикальную и потенциально наиболее плодотворную альтернативу эволюционистскому пониманию предмета этнографии. Он исходил из необходимости поставить в центр внимания этнографии не вопросы культуры, а проблему установления «этнических групп, рас, народов, как этнических индивидуумов» [Могилянский 1916: 9]. Могилянский считал, что именно «этнос» составляет подлинную базу научной этнографии и позволит сохранить ее в качестве науки в будущем [Могилянский 1916:11].

Радикально новый взгляд Могилянского на предметную область науки, когда вместо «человечества и его культуры» во главу угла ставился «этнос», потенциально вел к полному пересмотру прежних концептуальных оснований этнографии и выработке нового научного языка. Но сила инерции, научные традиции и корпоративные интересы привели к тому, что профессиональное сообщество оказалось неспособно отказаться от прежней этнологии.

В целом теоретические и практические результаты почти шестилетней дискуссии оказались ничтожными. Ни одно из решений съезда 1909/10 г., магистральной идеей которого было ведение профессионального этнографического образования, не было реализовано. Никто из участников дискуссии 1916 г. не разделил экстраординарную новизну концептуализации Могилянского (кажется, она даже не была понята), предпочитая трактовать предмет этнографии в эволюционистском духе.

Положительным итогом дискуссий можно считать то обстоятельство, что в вопросе, о чем говорить, появилась ясность. Профессиональное сообщество осознавало ключевые проблемы этнографии: недостроенность институциональной структуры, государственную невостребованность, нараставшую теоретическую неадекватность. Однако это осознание соседствовало с драматической неспособностью научной корпорации кардинально переломить ситуацию – для этого у нее отсутствовали ресурсы. В то же время государство не проявляло интереса к этнографии, а в более широком плане – к науке вообще, за исключением ее прикладных и военно-технических аспектов.

Диспуты 1909/10 и 1916 г. свидетельствовали о расширении коммуникативного пространства российской этнографии и интенсификации коммуникации. В ходе обсуждений вырабатывались профессиональный язык и модели внутридисциплинарного взаимодействия. Но не только. Ученые пытались апеллировать к широким кругам «прогрессивной» российской общественности, т. е. опосредованно, к власти. Однако в рамках старой социальной системы шанс быть услышанными властью оказался исчезающе малым, а проблемы и противоречия российской этнографии оставались принципиально неразрешимыми.

Профессиональная коммуникация и формирование контуров «советской этнографии»

Советское государство одной из своих ипостасей выступало как государство модерна. Ему предстояло решать масштабные задачи социально-политической и экономической модернизации, что предопределяло востребованность и высокий статус научного знания в новой России.

Развитие отечественной этнологии в 1920-е годы полностью подтверждает справедливость этих теоретических выкладок. Это время характеризуют беспрецедентное повышение социального статуса науки, форсированное развертывание институциональной структуры этнографии, начало масштабной подготовки профессиональных кадров, кардинальное расширение и актуализация этнографической проблематики. В 1920-е годы было достроено здание этнографии, завершилось ее превращение в самостоятельную и полноценную науку (подробнее об этом см.: [Соловей 1998; Соловей 2004]).

Если верна аксиома о соответствии уровня развития профессиональной коммуникации институциональному состоянию научной дисциплины, то система коммуникации в раннесоветской этнологии вплотную подошла к революционным изменениям.

Стремительное развертывание институциональной структуры этнографии вкупе с повышением ее социального статуса после 1917 г. потенциально резко расширяли ее коммуникативные возможности. Во-первых, увеличилось число каналов и площадок коммуникации за счет создания новых учебных и научных этнологических центров (в системе Академии наук и за ее пределами), в том числе правительственных учреждений этнологического профиля, а также появления новой научной и общественно-научной периодики [Соловей 1998: 36–71]. Во-вторых, произошел выход за рамки профессиональной коммуникации.