Революция 1917 года глазами современников. Том 3 (Октябрь 1917 г. - январь 1918 г.)

Я не помню, чтобы мне приходилось сколько-нибудь подробно обосновывать эту мысль: ее истинность представлялась мне очевидной. Теперь, оказывается, что я довольно сильно ошибался в этом отношении. С тех пор как, г. Борис Мирский в одном из недавних своих фельетонов в «Вечернем Часе» разразился благородным негодованием по тому поводу, что вышеназванная мысль была защищаема мною на нашем партийном съезде 1903 г., некоторые читатели-друзья просят меня подробнее высказаться на тему о неуместности безусловных принципов в нашей политике и тактике. Кроме того, одни из моих противников по тому же поводу упрекают меня, что я проповедую вредную ересь, - гражд. Виктор Чернов в «Деле Народа», - а другие, находя мою мысль совершенно правильной, ехидствуют на ту тему, что я отказываюсь от нее в настоящее время, когда сторонники Ленина взялись усердно применять ее на практике.

Ввиду всего этого ясно, что мне действительно надо высказаться подробнее. Правда, болезнь мешает мне писать. Но обстоятельства требуют, чтобы я сделал над собой маленькое усилие, как говаривала высокопочтенная мисс Домби у Диккенса.

Похоже на то, что читатели-друзья, ждущие моих разъяснений, несколько смущаются опасными выводами, в основу которых может быть положена мысль, высказанная мною на нашем втором съезде. Но я позволю себе спросить: есть ли такое открытие, которым не злоупотребляли бы люди? По-моему, нет!

Один из самых красивых и наиболее богатых содержанием греческих мифов повествует, как Прометей похитил огонь с неба и научил человечество его употреблению. Хорошо ли он поступил? Греки находили, что превосходно. И у нас, думается мне, нет никакого основания оспаривать их суждение. А между тем вспомните, сколько поджогов произошло с тех пор, как могучий титан совершил свой благодетельный для человечества подвиг, сколько несчастных еретиков отправлено было на тот свет с помощью огня, похищенного Прометеем. Почему вы не оплакиваете открытия огня? Да очень просто: вы понимаете, что польза, принесенная этим великим открытием делу человеческого прогресса, бесконечно превышает вред, причиненный употреблением его во зло. Люди, к сожалению, способны злоупотреблять всем. Но из этого отнюдь не следует, что, опасаясь злоупотреблений, человечество должно стоять на одном месте.

И это верно как в области техники, так и в области теории. Я не знаю такой политической мысли, которая, будучи правильной сама по себе, не могла бы быть исполнена искусным софистом для подкрепления ложных и вредных выводов. Но разве на этом основании мы станем налагать цензуру на политическую мысль, станем требовать от нее свидетельства о благонадежности? Да избавят нас от этого боги Олимпа! Мы уподобились бы тому осмотрительному субъекту, который, оспаривая атеистов, говорил: «Если Бога нет, то какой же я после этого капитан?»

К плодам человеческого мышления приложим только один критерий: критерий истины. Нельзя спрашивать: вредна или нет данная теория? Можно спрашивать только о том, представляет ли она собой истину или заблуждение.

Я требую, чтобы с помощью этого критерия судили и о той мысли, которая, была не раз высказана мной, неожиданно вызвала теперь шум в печати.

Однако, возразят мне мои противники, вы далеко не грешите излишней скромностью. Вы стараетесь поднять свою мысль на один уровень с величайшим открытием человеческого ума: вы готовы приравнять себя к Прометею.

Вовсе нет! Не скрою, что мне в высшей степени лестно было бы иметь право называть своим теоретическим открытием ту мысль, по поводу которой зашумели газетные витии. Но чтобы хоть на минуту вообразить, будто я могу иметь такое право, мне предварительно нужно было бы, подобно моим противникам, стать круглым невеждой в вопросах этого рода.

Мысль, о которой идет здесь речь, представляет собой один из плодотворнейших результатов движения философской мысли XIX столетия.

Она ведет начало от Гегеля. В своей «Маленькой логике» гениальный немецкий идеалист с высоким красноречием изображал непобедимую мощь диалектики, которая все зовет к своему суду, и перед которой ничто устоять не может. Она все отжившее осуждает на гибель во имя дальнейшего движения. Таким образом, уже у Гегеля, - поскольку он продолжал держаться своей диалектической точки зрения, - не оставалось ничего безусловного (абсолютного), кроме самого хода диалектического развития, этой бессмертной смерти или, что одно и то же, вечного возрождения.

Какой общественный политический строй лучше всех других соответствует требованиям человеческой природы? Над решением этого вопроса усердно трудились социалисты-утописты. Для Гегеля этот вопрос не существует. Идеального строя нет и быть не может. Все течет, все изменяется. Превосходный при одних исторических условиях, данный строй оказывается никуда не годным, когда условия эти сменяются другими, на них совсем не похожими. И этот неизбежный политико-социальный вывод из теоретической философии Гегеля явился одной из важнейших составных частей теории научного социализма.