Революция и конституция в посткоммунистической России. Государство диктатуры люмпен-пролетариата

Происхождение конституционализма строго привязано к месту и времени. В определенном смысле слова конституционализм — явление уникальное, являющееся моментом развития Западной (европейской) цивилизации. Усвоение смысла и значения конституционализма тождественно усвоению смысла революции, сопровождавшей вступление Европы в Новое время.

Для оценки состояния и перспектив развития современного «русского конституционализма» очень важно понимать связь европейского конституционализма с ростом самосознания. Именно ощущение себя личностью является настоящим фундаментом, базой конституционализма, это его condicio sine qua non. Можно написать лучшие конституционные тексты всех времен и народов, можно усыпать законодательство ссылками на эти тексты как бородинский хлеб — тмином, можно разместить конституционный суд в самом пафосном месте, но если Россия будет по-прежнему оставаться «страной рабов, страной господ», то несмотря на чудовищные затраты, понесенные на реконструкцию здания Сената, конституционализм в ней не восторжествует.

В определенном смысле слова конституционализм — дитя великой утопии о свободной личности. Вообще-то, для человека как до, так и после Нового времени его несвобода является предустановленной — он рождается не сам по себе, а в определенной социальной среде, которая и формирует его взгляды, ценности, мотивации, поведение. По сути, человек — это жесткий диск, на который социум после его рождения записывает операционную программу. Однако сам человек эту свою зависимость от социума, свою «производность», как правило, не осознает и тем более не учитывает в своих практических действиях.

Традиционное общество легко приводило действия миллионов человеческих «жестких дисков» к общему знаменателю за счет социального табуирования — поддержания безусловных запретов и формирования таких же безусловных стандартов поведения, которые подавляющим большинством людей исполняются беспрекословно, независимо от того, понимают ли они смысл этих запретов и требований или нет. Уровень социализации членов древнегреческого полиса невероятно высок, но это вряд ли можно поставить в заслугу лично каждому из них. Ценность личности определялась в традиционном обществе степенью ее тождественности с коллективом.

Уникальность западной политической культуры, в недрах которой и зародился конституционализм, состоит в том, что с определенного момента в ней стали накапливаться элементы, подготовлявшие переворот во взаимоотношениях человека и общества — прежде всего за счет повышения самооценки человека, осознания им своей собственной роли в истории. Предпосылкой такого переворота стало соединение в едином культурном потоке двух великих наследий — античного и христианского.

Завершившись в эпоху Возрождения, это соединение воплотилось в «антропоцентричной» философии и в ее неизбежном следствии — появлении чувства собственного достоинства как важнейшей и самодостаточной мотивации поведения. Чувство собственного достоинства — недооцененный актив западной культуры. Между тем, как мне представляется, это краеугольный элемент западной политической культуры и культуры вообще. В то же время его по-явление сигнализирует о разрыве связей, характерных для традиционного общества, и о деградации присущего последнему тождества человека и коллектива. Чувство достоинства — индикатор превращения человека в личность. Это превращение сопровождается интериоризацией человеком социума, трансформацией «внешнего мира» человека в его собственный «внутренний мир».

Из этой трансформации рождается то, что на современном политическом языке принято называть гражданственностью (citizenship). В самой грубой форме — это признание отдельным человеком как чего-то необходимого и неизбежного добровольного соблюдения определенных правил, вытекающих из его общественной природы. Эта гражданственность, находящая внешнее, видимое выражение в чувстве собственного достоинства, является фундаментом западного конституционализма. Но конституционализм не сводится к гражданственности.

Новое время перевернуло песочные часы политики. То, что было основанием, стало выглядеть следствием, а то, что было следствием, стало выглядеть основанием. По сути все оставалось по-прежнему: общество было первично, а человек — вторичен. Но теперь человек смотрел на себя иначе, полагая, что не общество задает ему матрицу поведения, а он задает правила, по которым живет общество. Так видит мир фотограф, который смотрит на него сквозь видоискатель зеркального фотоаппарата, где изображение многократно переворачивается, преломляясь внутри встроенной в камеру призмы. Представление о первичности человека и вторичности общества было в определенном смысле слова политической фикцией. Но благодаря этой фикции у человека появилась амбиция перестроить мир в соответствии со своими новыми представлениями о нем.