Революция. От битвы на реке Бойн до Ватерлоо

Летом 1788 года казалось, что в политических делах наконец-то настал порядок. Первый министр Уильям Питт пользовался неограниченным доверием Георга III, и их крепкое партнерство сулило продолжительный период стабильности. Как говорили в ту пору, Питт был «другом короля». И на то имелась веская причина. В свое время Питт помог решить финансовые вопросы правительства, создав профицит бюджета и уменьшив государственный долг; он снизил объемы контрабанды и увеличил доходы казны. Питт укрепил флот и, заключив тройственный союз с Голландией и Пруссией, восстановил репутацию королевства в Европе и во всем мире. Когда Испания попыталась захватить британские торговые суда у западного побережья Канады, она была вынуждена отказаться от этой затеи и освободить корабли; Франция, союзник Испании, была не в том положении, чтобы помочь ей. Отныне Англия стала носить титул «владычица морей».

Однако осенью того же года все в одночасье изменилось. С королем было явно что-то не так. Питт получил записку от королевского врача, в которой говорилось, что пациент находится в состоянии, «граничащем с умоисступлением». Король всегда говорил быстро и решительно, однако теперь его речь стала путаной и бессвязной и напоминала детский лепет. По-видимому, это были симптомы порфирии, которая отнюдь не означала сумасшествие или психическое расстройство, а свидетельствовала скорее о физическом состоянии, при котором под действием нейротоксинов происходит поражение нервной системы и, соответственно, мозга. Считается, что король унаследовал это заболевание по линии Стюартов. Этот недуг часто называют болезнью королей. Разумеется, в то время никто об этом не знал, и король кричал и завывал словно безумный.

Питт оказался в затруднительном положении. Еще ни один премьер-министр не сталкивался с подобной ситуацией. Король был совершенно недееспособен, при этом прогнозы относительно его психического здоровья были весьма смутными. Трон должен был наследовать принц Уэльский, старший сын короля, однако он находился в исключительно плохих отношениях как с монархом, так и с его министрами. Кроме того, принцу импонировала политика Фокса и вигов, а Питта он считал своим злейшим врагом. Неудивительно, что в интересах первого министра было отложить регентство на максимально долгий срок. Питт полагал, что в противном случае безопасность страны и порядок в ней окажутся под угрозой.

30 декабря он представил свои предложения принцу Георгу. В соответствии с ними, у регента не было полномочий производить в пэры или даровать пожизненные титулы; кроме того, ему было отказано в управлении королевским имуществом; все вопросы хозяйства ложились на плечи королевы. Принц остался не в восторге от предложений первого министра. В сущности, его лишали всех привилегий, которые составляли основу могущества правителя.

Он всеми силами стремился добиться личной выгоды; он оскорбил отца и поссорился с матерью, несомненно ожидая, что со дня на день займет трон. Не больше осторожности проявляли и его сторонники. Так, Фокс заявил, что у принца есть прирожденное право наследовать престол. Произнеся эти слова, он фактически отрекся от парламентских привилегий, на которых так настаивали виги. Ходили слухи, что Питт как-то сказал, что «навсегда лишит Фокса возможности быть вигом». Вскоре Фокс перебрался в Бат, где лечился от дизентерии. Тем временем его коллега по партии Эдмунд Берк избрал более сдержанную и хитрую тактику; он пространно рассуждал о сумасшествии монарха и возможности рецидива его болезни. Когда он заявил, что «посещал жуткие дома, в которых содержались душевнобольные», даже некоторые виги ужаснулись его бесцеремонности и отсутствию такта.

Принца Георга вряд ли можно назвать образцом королевских манер. Он в большей степени руководствовался желанием получать удовольствие, нежели принципами государственного управления. Его политика определялась обществом собутыльников, а не твердостью собственных решений. Его небезосновательно обвиняли в алчности и пьянстве, которые вкупе со страстью к азартным играм и сексуальной распущенностью довершали неутешительную картину. Ходили слухи, будто он вступил в незаконный брак с католичкой Мэри Анной Фитцгерберт; эта женщина не была лишена шарма и имела влияние в обществе, не зря про нее говорили «не промах». Однако, будучи католичкой, она не могла стать законной супругой принца, а ее личность вызывала многочисленные сплетни, толки и пересуды, которые ни в коей мере не способствовали хорошему отношению к принцу в народе. Вскоре он забыл о тайном союзе с Мэри Фитцгерберт и связал себя узами законного брака с Каролиной Брауншвейгской, но женитьба на ней имела поистине катастрофические последствия.