Революция. От битвы на реке Бойн до Ватерлоо

Преступность и жестокость вросли в твердь лондонских улиц, словно булыжники и камни. Разумеется, полицейский патруль тогда еще не существовал, было лишь некое подобие службы наблюдения, в рамках которой престарелые служащие пили чай или джин в своих крохотных караульных будках. Улицы были темны и коварны, квартиры – мрачны, а трущобы – опасны. По ночам вершился разбой, к которому все оставались глухи. Во времена кризиса группы вербовщиков рыскали в поисках призывников, уклонявшихся от службы во флоте. Когда в 1754 году в Лондон прибыл инженер и изобретатель Джеймс Уатт, он боялся даже выйти из дома, опасаясь, что его схватят.

В 1751 году Хорас Уолпол писал: «Даже днем, собираясь в путь, человек словно отправляется в бой». У воров были собственные ночлежные дома, клубы и таверны, в которых они делились на «рода войск» с не меньшей скрупулезностью, чем в настоящей армии. Здесь были и домушники, и карманники, разбойники и грабители с большой дороги. Тем не менее неприятие регулярной армии было настолько велико, что любые попытки увеличить численность полицейских встречали стойкое сопротивление среди горожан, не желавших жить в военном лагере.

В течение XVIII века город разрастался, при этом градус опасности стал постепенно снижаться. Мэтью Брамбл из романа о Хамфри Клинкере в разговоре со знакомым отмечает: «В течение семи лет в одной только части города, в Вестминстере, выстроено 11 000 новых домов, да к сему надо еще прибавить те, которые ежедневно появляются в разных частях сей громоздкой столицы»; изменения настолько «громоздки», что «столица стала походить на разросшееся чудовище, которое со временем, словно распухшая от водянки голова, лишенная питания и поддержки, отделится от тела». Кирпичи подвозили на строительные площадки неостывшими, что-то строить из них сразу было нельзя, поэтому взору озадаченного путешественника представала отвратительная картина запущенных и недостроенных зданий.

Однако за всем этим безумием скрывалась движущая сила города. Лондон был средоточием власти и денег. Ненасытность города и высокий спрос на продукты питания способствовали преобразованию сельского хозяйства страны. Чай, коноплю и хлопок свозили сюда со всего мира. Сахар «варили» в самой столице. Лондон был крупнейшим промышленным центром. Компактно расположенные фабрики обрамляли оба берега Темзы в восточной части столицы. Там можно было увидеть все – сложные агрегаты, плиты для приготовления еды, мебель и наемные экипажи. Поставки топочного угля шли вдоль восточного берега.

Богословы и моралисты, слушая проклятия и непристойности, доносившиеся из притонов и подвалов, неизменно грозили бесстыдникам Страшным судом. Считалось, что песен, которые распевали по всему Лондону, было достаточно, чтобы навлечь на себя божественный гнев:

Уверен я – ее ждут муки ада,
Поскольку для нее одна «отрада»,
В часы богослуженья – желать совокупленья…[125]

Не стоит забывать, что лондонцы были до крайности суеверными, словно в полной мере осознавали, что живут в городе грехов. Ходили слухи о фантомах, ведьмах и привидениях, а про самого короля поговаривали, что он верит в вампиров, хотя это, по всей видимости, лишь дань уважения немецким традициям. Не стоило слушать кукушку, если у тебя пустые карманы. Если дорогу переползала змея, полагалось немедленно вернуться домой. Следовало тотчас опустить взгляд, если над головой пролетал ворон. Ушастая сова поутру пророчила день, полный опасностей. У дома на Кок-Лейн собирались толпы, чтобы послушать загадочные стуки и скрипы, которые издавал якобы поселившийся там дух по прозвищу Непоседа Фанни. Суеверный Сэмюэл Джонсон входил в состав специальной комиссии, созданной для расследования этого феномена. Впоследствии оказалось, что это были проказы старшей дочери хозяина дома. Тем не менее сообщения о привидениях неизменно вызывали сенсацию.

Мэри Тофт из городка Годалминга на юго-востоке Англии начала производить на свет кроликов после выкидыша, случившегося с ней в результате погони за кроликом. Ее привезли в Лондон, и в банях на Лестер-Филдс ее осматривали самые видные врачи того времени. Придворный лорд Херви сообщал, что «всякий житель города, будь то мужчина или женщина, уже поглазел на нее и пощупал: непрерывные волнения, шумы и урчания в ее животе являют собой нечто удивительное; все известные врачи, хирурги и акушеры Лондона дежурят у нее днем и ночью, чтобы не пропустить следующие роды». Все это, как и многое другое, оказалось надувательством, и тем не менее лишь усиливало суеверность и легковерность лондонской толпы.