Революция. От битвы на реке Бойн до Ватерлоо

По словам Уильяма Мейтленда, чей труд «История Лондона» (The History of London) увидел свет в середине XVIII века, в городе работало 8659 винных лавок, основная масса которых была сосредоточена в районе Саутпарка и Уайтчепела. Продажи алкоголя за десять лет увеличились вдвое и в 1735 году достигли 5,5 миллиона галлонов. Женщины были не только потребителями, но и продавцами. По статистике, четверть или треть всех нелицензированных продавцов алкоголя составляли именно женщины. Продажа алкоголя входила в число тех занятий, которые им разрешались, а приток девушек и молодых женщин в столицу давал огромные возможности для их эксплуатации. В памфлете 1736 года «Крепкие спиртные напитки – отрава нации» (Distilled Spirituous Liquors: The Bane of the Nation) говорилось, что в винных лавках работало множество «служанок и работающих жен», чем лишний раз подкреплялось утверждение, что джин в некотором смысле был женским напитком. Его называли «дамская услада», а принятие в 1736 году Акта о джине (Gin Act), по слухам, вызвало «слезы у вдов» и «вопли отчаявшихся матрон».

Предпринимались попытки взять продажи джина под контроль, каждая из которых, правда, имела свои последствия. Закон о джине предусматривал введение пошлины на спиртные напитки в размере 20 шиллингов за галлон, при этом розничные продавцы джина были обязаны приобретать годовую лицензию за 50 фунтов. Это лишь провоцировало незаконную торговлю алкоголем, которая теперь принимала небывалые масштабы. Джин начали продавать под видом медицинских настоек или под такими выдуманными названиями, как «сангари», «шум-гам», «самодел» или «король Теодор Корсиканский». Придумывались изощренные способы продажи напитка. Так, один торговец на Блю-Энкор-элли купил вывеску в виде кошки с раскрытой пастью, повесил ее у окна, а затем прикрепил небольшую свинцовую трубку под одну из лап кошки. С другой стороны трубки была установлена воронка, через которую предприимчивый делец наливал джин. Вскоре пошел слух, что «кошка у окна наливает джин». Первый покупатель не заставил себя ждать – совсем скоро хозяин услышал довольный голос, произнесший: «Киса, налей мне джина на два пенни». Монеты бросали в раскрытую кошачью пасть, а джин наливали по трубе через прикрепленную к ней воронку. Не прошло и пары дней, как у «волшебной кошки» стали собираться толпы, а напиток стали называть «киса».

Попытки Вестминстера вмешаться в процветающее дело торговли джином спровоцировали мятежи в бедных районах города. Беспорядки были настолько ожесточенными, что некоторые усматривали в них угрозу безопасности государства. Шордич и Спайталфилдс фактически оказались в осаде. Информаторов и доносчиков, сообщавших под присягой, что какое-то заведение незаконно торговало джином, преследовали и избивали. Некоторых забивали до смерти, других топили в Темзе, прудах или канализации. На улицах властвовала разъяренная толпа. Когда женщина на Стрэнде[128] выкрикнула «Доносчик!», толпа схватила уличенного в этом мужчину «и так жестоко обошлась с ним, что тот скончался от синяков и увечий».

Обеспечить соблюдение закона 1736 года уже не представлялось возможным. В свете многочисленных жалоб со стороны общественности его серьезно переработали. Спустя семь лет был составлен новый законопроект, который получил название Акт о пьянстве (Tippling Act), а в 1747 году производители джина отстояли свое право продавать продукт в розницу. Спирт – чистый или с добавлением ароматического набора[129], вновь обрел популярность. По статистике, в каждом пятом доме в Холборне продавали джин.

Результаты были предсказуемы и очевидны. В 1751 году управляющий таможней Корбин Моррис отметил падение уровня рождаемости, а также «болезненное состояние новорожденных». Он поделился своими наблюдениями о переполненных больницах, в которых росло число «пациентов, страдавших водянкой и туберкулезом вследствие злоупотребления спиртным». Напиток стойко ассоциировался с сексуальной распущенностью. Как писали в газетах, «юные создания, девушки двенадцати и тринадцати лет, пьют женеву (джин), словно рыбы воду, в результате они оказываются не годны для жизни в трезвых семьях… улица становится их уделом, столь бесстыжими они вырастают». Таков был контекст, в котором возникли гравюра Хогарта и памфлет Филдинга.

Однако в один прекрасный день вкусы англичан необъяснимым образом изменились, и страсти по джину улеглись. Произошедшие перемены не имели ничего общего с провальными попытками ввести запрет на этот напиток. Во всем был виноват неурожай зерна, в результате чего джин заметно подорожал. Влияние методизма[130] становилось все сильнее, даже среди городской бедноты. И внезапно возникла новая мода на чай.