Революция отвергает своих детей

Кушнаренково, как я потом узнал, маленькое местечко километрах в 60–ти к северо–западу от Уфы. Железнодорожного сообщения с этим местечком не было. Летом единственным сообщением была пароходная линия, а зимой — санный путь. Это было, несомненно, идеальное место для политической школы, которая не должна была обращать на себя внимание, а ученики ее не должны были иметь никакой связи с внешним миром.

Через полчаса ходьбы мы подошли к подножью горы.

— Нам надо подняться на гору, — сказал нам сопровождающий.

Молча начали мы подниматься.

Пока еще ничего не было видно: ни селения, ни двора, ни какого‑либо дома.

ШКОЛА КОМИНТЕРНА В КУШНАРЕНКОВЕ

Спустя четверть часа ходьбы, мы увидели два запущенных дома, очевидно, бывшее имение. Кроме главного здания были еще две–три постройки. Посередине — площадь. Все это выглядело заброшенным — совсем иначе, чем я представлял себе школу Коминтерна.

Я думал, что мы еще далеки от цели, когда наш сопровождающий, сделав неопределенный жест в сторону здания, сказал:

— Пожалуй, мы пойдем сюда.

Перед тем, как войти, он дал последние указания:

— Было бы неплохо заявиться к секретарше. Мы молча поднялись на первый этаж.

Оставив нас, он пошел в секретариат, откуда вышел через несколько минут и, сделав знак рукой молодому товарищу, скрылся с ним за дверью. Я продолжал ждать.

Через несколько минут он вышел и кивнул мне. Теперь, мол, твоя очередь.

Я был принят секретаршей. Снова повторились обычные вопросы и ответы.

После этой знакомой и надоевшей мне до предела прелюдии, она посмотрела мне пристально в глаза.

— В нашей школе имеются особые правила. Во–первых, вы не имеете права покидать пределы этой школы без специального разрешения. Я хотела бы обратить ваше внимание на то, что неисполнение этого правила может повлечь за собой тяжелые последствия. Во–вторых, само собой разумеется, что ни в одном письме вы не имеете права делать ни малейшего намека на то, где вы находитесь. Школа Коминтерна не должна упоминаться ни в письме, ни при указании адреса отправителя.

До этого о подобных вещах мне, неопытному студенту, не приходилось слышать. Но как же мне писать свой адрес?

— Вы должны писать: Башкирская АССР. Кушнаренковo. Сельскохозяйственный техникум №101. Этого вполне достаточно[5].

Она сделала паузу и снова пристально посмотрела на меня:

— А теперь о самом главном. Вы не имеете права называть кому‑либо вашу настоящую фамилию, даже рассказывать о мелочах из вашей прошлой жизни. Я хочу обратить ваше внимание на то, что исполнение этого предписания крайне необходимо. Никому, даже вашим старым знакомым, вы не должны называть вашей настоящей фамилии.

Снова маленькая пауза, после чего она уже немного приветливее спросила:

— Какую фамилию вы хотели бы иметь?

— Линден.

Она записала фамилию и сказала:

— Прекрасно, значит, с сегодняшнего дня вы — Линден. Забудьте вашу настоящую фамилию и помните, что в течение вашего пребывания в школе вы носите фамилию Линден. Пока — все. Вы можете теперь пойти закусить. А после я покажу вам вашу спальню. Завтра рано утром директор школы примет вас и сообщит вам о дальнейшем.

Когда я вошел в столовую там уже никого не было. Еда была очень хорошая; правда, она не вызвала у меня прежнего восторга. «Как быстро человек привыкает ко всему хорошему», — подумал я. В этот момент дверь отворилась и ко мне бросился мой старый друг.

— Вот хорошо, что ты здесь, — воскликнул он радостно.

Это был Ян Фогелер. В Москве мы с ним ходили в школу имени Карла Либкнехта. Он был моим одноклассником и я к нему хорошо относился. Он был сыном Генриха Фогелера, немецкого художника из Ворпсведе, эмигрировавшего в Советский Союз, а впоследствии, осенью 1941 года, насильственно переселенного в Казахстан и умершего в начале 1942 года в результате тяжелых испытаний и нужды, Отец Яна умер более полугода тому назад и ему, конечно, об этом уже давно сообщили. Но по–видимому этот факт нисколько не изменил его политических взглядов, что часто бывало среди советской молодежи. Ян оставался ярым комсомольцем и говорил о Советском Союзе с большим воодушевлением.

Он сразу же стал рассказывать.

— Знаешь, где я был? Нет, ты даже представить себе не можешь!

Мне так и не удалось вставить хоть одно слово.

— До недавнего времени я был на фронте. Лишь очень немногим немцам это разрешалось. Я был переводчиком. Как‑то раз даже при маршале Жукове. Знаешь, Жуков замечательный человек!

Он рассказывал о фронте и я все слышал: Жуков, Жуков, Жуков.

Меня это не удивило, так как и в Казахстане мне часто приходилось слышать восторженные отзывы о Жукове. Жуков пользовался настоящей, а не искусственной популярностью, особенно в армии и у молодежи; быть может это было одной из причин отстранения Жукова Сталиным в конце 1946 года.

Я слушал Яна с интересом, но мне хотелось отвести его от этой темы и узнать что‑либо о школе.

Это случилось раньше, чем я ожидал, так как он вдруг опомнился и в отчаянии схватился за голову.