Режиссерское искусство театра кукол России XX века

Разучивая в Консерватории романс «Средь шумного бала», он, по настоянию педагога, безуспешно пытался вспомнить какой-нибудь случай из личной жизни, вообразить себя самого на балу, влюбленным в прекрасную девушку, и через романс рассказать о своих чувствах присутствующим. Делать это казалось ему стыдным, ибо влюбленность – сугубо личное переживание, о котором можно сказать только предмету своей любви, но никак не публике. Такой публичный показ своих чувств, своей личной влюбленности, хотя бы и через романс, – вспоминал Образцов, – мне казался чем-то очень похожим на душевную проституцию – термин, может быть, несколько шокирующий, но, по-моему, верно определяющий тогдашнее мое психологическое состояние. Я должен был сесть на стул около рояля, долго сосредоточиваться, долго «накачивать» себя на влюбленность, ощущая в подсознании какое-то нарочитое вранье, причем в это время все ученики и преподаватели замирали, а завороженная, как сомнамбула, пианистка держала руки наготове. Наконец, наступал момент, в который я решал, что уже окончательно влюбился, и тихонько, чтобы не спугнуть в себе этого чувства, делал знак пианистке, что я уже «дошел». Пианистка начинала тихо играть вступление, а я – петь романс… Таинственный акт <…> заканчивался нотой «лю-ю-блю-у-у» [275] .

Преподавателю нравилось, он хвалил ученика, а тот, с гадким чувством душевной фальши, возвращался домой, брал перчаточного Негритенка [276] , сделанного им когда-то на продажу, и пробовал заставить его петь «по системе». Кукла « сосредотачивалась», тихонько махала смуглой ручкой в сторону воображаемой пианистки и потом «с переживаниями» пела «Средь шумного бала»…

За Негритенка стыдно не было. У куклы получалось и трогательно, и смешно, и искренне – «по Станиславскому». Наконец, отчаявшись, ученик признался преподавателю, что пение «по системе» у него решительно не выходит, зато у его куклы – получается. В доказательство Образцов достал Негритенка и уже на первом его жесте – знаке пианистке о том, что чувства куклы, наконец, «созрели», – раздался хохот: хохотали и ученики, и преподаватель, и пианистка…

С этого дня Негритенок Сергея Образцова пел «Средь шумного бала» и на студенческих вечерах, и в Консерватории Шора, и во ВХУТЕМАСе [277] , и на философском факультете Университета… А сам Образцов сделал первый шаг в будущую профессию актера и режиссера театра кукол [278] .

Истоки творчества Образцова нужно искать и там, где еще в XIX веке начал формироваться европейский профессиональный театр кукол, – в артистических клубах и кабаре. Конечно, он не успел уже принять участие ни в «Бродячей собаке», ни в «Привале комедиантов», но в профессиональную жизнь артиста, а в будущем и режиссера-кукольника, его ввел тот самый «блистательный дилетант», который создал все эти легендарные клубы – Борис Константинович Пронин: «абсолютный мечтатель», обаятельный кабаретье, энтузиаст и фантазер, влюбленный в артистический, богемный мир.

Благодаря ему крещенским вечером 1913 года в «Бродячей собаке» сыграли «Вертеп кукольный» – рождественскую мистерию М. Кузмина, преобразив подвальчик «Собаки» в храм со стилизованной С. Судейкиным церковной росписью, на которой были изображены ангелы и демоны.

Встреча С. Образцова и Б. Пронина произошла в конце 1923 года в той самой Консерватории Шора, где Образцова учили петь «по Станиславскому» и где родился его первый эстрадный номер – «Средь шумного бала» [279] .