Фильм Алена Рене по сценарию Алена Роб Грие «В прошлом году в Мариенбаде», быть может, один из сложнейших в мировом кино. С обывательской точки зрения там вообще ничего не происходит. Ходят люди мимо изысканных замков и зеленых насаждений. Говорят. О быстротечности жизни. О любви. О неизбежности смерти… Чтобы воспринимать этот, как слеза, чистый кинематограф, нужно обладать не кино- даже, а просто культурой. Ею, разумеется, были обделены артисты Театра имени Станиславского, приглашенные всесильной женой крупного режиссера на закрытый просмотр. Им было скучно. Ни тебе драк-погонь-перестрелок, ни тебе «клубнички»!
А Пырьеву
Рассказ о просмотре «Мариенбада» не вошел в окончательный монтаж фильма, так что Майя Иосифовна впервые поведала о нем на наших страницах. Ее же словами, ее характеристикой и следует завершить главу, посвященную выдающемуся классику, легенде «Мосфильма», кинорежиссеру Пырьеву:
«Иван Александрович был, скажем прямо, непростой человек. Его любимый писатель был Достоевский. И сам он был человеком из Достоевского — с глубоким подпольем.
Когда он начал снимать „Карамазовых“, на мой взгляд, уже не было актеров, которые могли бы играть Достоевского на полную катушку… На роль старика Карамазова он пригласил Марка Исааковича Прудкина, который играл ее во МХАТе. Я сказала: „Иван Александрович, ну зачем вы зовете Прудкина, он уже сыграл эту роль, она у него уже сделана. Вам самому надо играть, потому что вы сами — Карамазов“.
Я ему задурила голову этими вопросами, так как считаю, что он сам должен был играть и Карамазова, и Распутина. В нем было то, что есть Распутин, и то, что есть Карамазов, — то есть инфернальное. Но поставить Достоевского инфернально в советском кинематографе он не мог.
Однажды он мне признался: „Майя, скажу по секрету, — я камеры боюсь“. Правда это или нет — не берусь судить…
Есть короткая хроникальная пленка — Пырьев на съемках „Карамазовых“. На ней видно, что такое настоящий Карамазов. Это был Пырьев.
На роль Грушеньки Иван Александрович взял Скирду, свою жену. Мы пришли на просмотр проб. После просмотра Иван Александрович окинул взглядом свой редсовет и сказал: „Обсуждения не будет!“ В этом весь Пырьев. Он прекрасно понимал, что происходит на экране и что мы ему скажем.
При Иване Гайдай и Рязанов снимали у нас в объединении комедии. Причем когда Эмиль Брагинский и Эльдар принесли сценарий „Берегись автомобиля“, Ивану не дали его запустить. Он, как Иван Грозный, в своей бобровой шубе пошел в Госкино стучать посохом, чтобы постановку разрешили. Но и у него ничего не получилось. Тогда сценарий издали как повесть, и когда повесть вышла, нам разрешили ее экранизировать, что полный идиотизм, так как сценарий уже лежал у нас на „Мосфильме“. Время от времени в нашем объединении делали детективы — очень редкий жанр в советском кино.
Когда стали завязываться какие-то отношения с Америкой, Ивана как руководителя Союза кинематографистов пригласили в Голливуд. Вернувшись в Москву, он собрал нас за овальным столом и сказал: „Сейчас я вам расскажу, как я ездил в Америку, и можете писать на меня доносы“. И он рассказал нам, что такое Голливуд, как Джон Форд повез его к себе на съемочную площадку и все ему показал, а смысл его рассказа сводился к тому, что пропала жизнь. Этого я никогда не забуду. То есть его восхищали голливудские возможности. Но в этом рассказе было такое отчаяние. Он увидел, что он мог бы делать.
И умер он на съемках своих „Карамазовых“»[2]
.Страшные фильмы светлого режиссера Михаила Ромма
Сложно представить себе более непохожих мастеров экрана, чем Пырьев и Михаил Ромм, мемориальная табличка с имением которого также украшает дверь одного из кабинетов в производственном корпусе «Мосфильма». И вместе с тем в их биографиях есть очень много похожего.
Миша Ромм появился на свет на восемь месяцев раньше Вани Пырьева — 11 (24) января 1901 года. И, принимая во внимание российские расстояния, можно сказать, что младенцы родились не так далеко друг от друга. Первый — на Алтае, второй — в Иркутске.