Резкое похолодание

Мы оба помолчали немного. Квазимодо, кажется, напряженно о чем-то размышлял. Я просто стоял, из вежливости или от усталости не решаясь уйти во второй раз… Впрочем, нет. Было еще кое-что, мешавшее мне сдвинуться с места. Муторное, сосущее ощущение чего-то некстати забытого. Очень важного — и упущенного. Оно у всех бывает, такое ощущение.

Как правило, оно верное.

— А где твой дом? — спросил он.

— Козьи Болота…

— Чего?!

— Улица Спиридоновка, — поправился я, — дом двадцать шесть, второй этаж, квартиру не скажу…

Еще произнося адрес, я с облегчением понял, что нащупал, поймал наконец это выскользнувшее, оставившее во мне тревожную пустоту «что-то». Да, я действительно упустил одну очень важную деталь: я ведь понятия не имел, как идти домой.

Я прекрасно помнил, как он выглядит снаружи — извилистый мой, несимметрично-гэобразный, грязно-желтый дом в шесть этажей. С аркой. Во внутреннем дворике, если войти в эту арку. — небольшой сад. Тропинки из камушков — зимой их не видно под снегом, малюсенькие клумбы — на зиму их прикрывают полиэтиленом и картоном, деревянные скворечники, в которых никогда не живут скворцы, нити засохшего плюща, тянущиеся от дерева к дереву… И по стене тоже вьется плющ, аж до третьего этажа…

Ту часть улицы, на которой стоит мой дом, я тоже прекрасно помнил. Я видел все это очень четко — как на фотографии… Только вот где искать эту фотографию, я не знал.

— Ты дорогу помнишь? — спросил он, точно прочтя мои мысли.

— Нет.

— Ты что, первый раз сегодня из дома вышел?

— Да, — соврал я.

На самом деле — второй. До этого я уже выходил — давно, очень давно… Но мне вовсе не улыбалось откровенничать на эту тему с первым встречным.

— Ну ты даешь! — он оглядел меня с ног до головы с явным чувством превосходства. — Не-е, так нельзя. Как же без тренировок? Я вот делаю вылазки. Раз в неделю — обязательно. Волю в кулак — и… Свой район надо знать — я так считаю. Потом тогда, если что, не пропадешь. Если что, знаешь хотя бы куда…

— Если — что? — переспросил я.

— А?

— Ты говоришь: «если что». Это ты о чем?

— Не, ну я так… Ну, мало ли… Вдруг что случится: выселят там или еще что… Всякое бывает — от сумы да от тюрьмы, как говорится… Ладно. Ты постой пока здесь, не уходи. Я тебе сейчас карту принесу. А то заблудишься.

Он скрылся в квартире, оставив входную дверь чуть приоткрытой. Из щели сочился слабый электрический свет — и еще неразборчивые голоса и смех. Я зажмурился, пытаясь различить в этом гомоне ее смех, ее голос, — но она молчала. У меня вдруг заныло сердце, так сильно, что стало трудно дышать. Хоть бы она что-нибудь говорила. Хоть бы услышать еще раз…

Он снова вышел ко мне с какой-то картонкой в одной руке и ключами — кажется, от машины — в другой. На картонке был нарисован паук с идеально круглым животом и спутанными разноцветными лапами.

— Так, держи… Это — карта подземелья. Карты города я не нашел — но у моего в машине должен быть атлас дорог… Да, атлас подойдет. Том более там еще в конце список улиц — короче, все что хочешь можно найти. Я сейчас сбегаю принесу.

— На улицу?!

— Угу.

Он засеменил вниз по ступенькам. Хлопнула входная дверь — он действительно выскочил на улицу. Я как-то сразу простил ему побои и плохой прием. Я вот… Я бы никогда не вышел из дома, чтобы оказать кому-то услугу. А этот — из-за какой-то там карты…

— Тебе что, совсем не страшно выходить? — спросил я, когда он вернулся.

— Теперь уже нет. Просто слегка не по себе — ну, самую малость, — и все.

Я еще раз внимательно на него посмотрел. Что за чертовщина? Он совсем не походил на отчаянного смельчака, усилием воли победившего свою природу. Он был туповат, хамоват, по-подростковому неуравновешен, вернее, как-то неприятно разболтан: от вялого, сонливого оцепенения в считанные секунды переходил к нелепой, суетливой активности — и обратно. Словом, абсолютно ничего героического в нем не было. Но: он на моих глазах сделал то, что сделал, — совершенно спокойно, как ни в чем не бывало, без паники и дрожи, вышел на улицу и вернулся обратно. Что отличало его от меня?…

Любопытство вернулось.

В первую очередь, его отличало от меня то, что он был страшен. Действительно страшен. Возможно, он таким и родился — рождаются же время от времени уроды! — и все же чутье подсказывало мне, что его внешность была, так сказать, благоприобретенной. И что она имела какое-то отношение к этому самому пожару, которого никогда не было.

Когда-то кто-то за что-то его изуродовал… Кто? За что?

Да, любопытство вернулось. Или я просто оттягивал свой уход?…

— Кто тебя так? — я выразительно покосился на его лицо.

— Как?

— Я имею в виду — кто это с тобой сделал?

— Что — это? — он озадаченно заозирался, оглядел свои руки и ноги и непонимающе уставился на меня.

Неужели действительно не понимает?

— Твое лицо… — я уже десять раз пожалел, что затеял это разговор, но идти на попятную тоже было неловко. — Оно такое… ну, ты ведь знаешь…

Он вдруг засмеялся. Веселым таким, искренним смехом. Как будто я удачно пошутил — нет, даже не так: как будто я поскользнулся на банановой кожуре.