Рябиновый клин

Само собой, после освобождения из лагеря и речи не было о преподавании истории в советской школе. Вообще, перспектива выживания могла оказаться для Веры Самойловны весьма печальной, если б не семейная музыкальная закваска: отец Веры много лет дирижировал знаменитым Придворным императорским оркестром; младший брат Матюша, угасший от голода в блокаду, был виртуозом-флейтистом оркестра Мариинки и вообще играл чуть ли не на всех духовых. Да и сама Вера в юности недурно играла на гобое и одно время даже колебалась в выборе профессии между историей и музыкой, ибо переживала бурный (единственный в своей жизни) роман с выдающимся исполнителем партий английского рожка, человеком влюбчивым, хотя и семейным. Она вдохновенно и безрассудно брала у него уроки игры на этом удивительном инструменте, пылко отдаваясь изучению особенностей звукоизвлечения, в роман посвятив одну лишь кузину Бетти, на квартире которой они и встречались с Игорем Даниловичем…

В юности Верочка Бадаат была не то чтобы красива, но чрезвычайно остроумна и мила; у неё были чудесные сахарные зубки и большие чёрные глаза, озорной блеск которых затмевал толстый носик и слегка скошенный подбородок. К тому же стоило ей открыть рот, как любой кавалер в обществе бывал немедленно заткнут за поясок. Пылкий роман на всех парах мчался к той общеизвестной развилке, на которой женатый мужчина обязан выбирать между старым браком и новой любовью. Но папа, по-дирижёрски властный и даже суровый человек, слава богу, вовремя обнаружил это безумие. Неосмотрительный оркестрант был из коллектива изгнан столь решительно, что недели две оркестр обходился вообще без английского рожка. А вскоре всё полетело вверх тормашками: Октябрьский переворот отменил государя императора вместе со всеми сопровождавшими высочайшую власть институциями; вместе с гобоями, английскими рожками и остальным, противоречащим революции вздором…

Всё это совпало с трагической гибелью единственного возлюбленного Веры.

Он попросил последней встречи, которая и состоялась на квартире у кузины Бетти, и поскольку в городе было уже очень тревожно и опасно, перед уходом оставил «до светлого дня» свой прекрасный инструмент работы Франсуа Лорэ. Инструмент остался в ожидании того самого светлого дня, который никогда не наступил для его владельца. Игоря Даниловича (всегда элегантного, всегда – о боже! – одетого с особой тщательностью и вкусом) на перроне пригородного поезда шайка грабителей раздела до исподнего и столкнула на рельсы, прямо под колеса подкатившего состава. Эта трагедия и послужила той гирькой на весах выбора судьбы (музыка или история), которые сама История услужливо подсовывает тем, кому кажется, что они имеют хоть какой-то выбор.

Изумительный инструмент Игоря Даниловича, напоминавший Вере о трагедии и потому ненавистный, так и остался у кузины Бетти до лучших времён, которые очень долго не наступали, а наступили тогда, когда некая фигура в железнодорожной шинели со споротыми пуговицами, в затоптанных кирзачах и без царя в лысой лишайной голове, решила рискнуть и по пути на свой сто первый километр зарулить в родной и такой далёкий Питер, к кузине Бетти, от которой давненько не получала никаких вестей. Добавим в скобках: и не могла получить, ибо кузина Бетти, «богиня пищеблока номер два», пережившая, между прочим, блокаду, к тому времени скончалась от крупозного воспаления лёгких. Её комнату в коммуналке заняла бездетная пара, которой весьма пригодилась и комната, и добротная обстановка покойной кузины. Многое осталось не сожжённым в блокаду; а что совсем не пригодилось, то было снесено в кладовку под лестницей, куда Вере Самойловне позволили наведаться, покопаться и взять что-то «для памяти».