Ричард Длинные Руки – император

– Наверх! – крикнул я. – Прыгайте наверх!

Он крикнул в отчаянии:

– Да что за…

И, задержав дыхание, почти с закрытыми глазами вытянул вперед ногу и с усилием поднялся на волну. На лице потрясенное выражение и дикое облегчение, не утонул в металле, не исчез, не сгорел.

За нашими спинами Норберт и Тамплиер шагнули первыми, подавая пример остальным, Боудеррия из осторожности пошла в арьергарде.

– Не обращайте внимания, – велел я. – Обычное дело, Маркус перестраивается.

– Что?.. – спросил Норберт. – Как это?

– В линию, – ответил я отстраненно, – или в шахматном порядке. Какое нам дело до чужой жизни? Нетолерантно. Нам нужно чужую демократично убить, не вмешиваясь в ее обычаи, а свою возвысить, дабы…

– Дабы?

Я сказал сварливо:

– Вы все поняли, дорогой барон Дарабос. Не прикидывайтесь! Не заставляйте говорить вслух то, что приличные люди придерживают при себе, а вслух выдают только то, что нужно и правильно.

– Это как? – переспросил он в подчеркнутом непонимании. – Лгут?

– Барон, – сказал я строго, – где тут ложь? Если ложь на благое дело, то это вовсе не ложь!.. Все общество построено на лжи и держится на ней. Без этого разве каиниты смогли бы общаться? Да они бы поубивали друг друга!.. Но чтобы жить в обществе, нужно улыбаться соседу, хотя хочется дубиной по его тупой голове или сапогом в морду, но говорим: «Прекрасная погода, сэр?», а женщинам: «Прекрасно выглядите, леди!»

Он недовольно хрюкнул, словно вступил во что-то непотребное, а на меня взглянул с укором. Дескать, разве можно такое вслух, это же как бы молчаливый уговор приличных людей не говорить о неприличном, хотя даже самые одухотворенные и утонченные леди ходят в туалет, а там, выпучивая глаза… в общем, не все позволено даже королям.

– Винюсь, – сказал я, – вот граф, то есть герцог, Губбельсберг понимает, судя по его лицу, что это я вас готовлю в политики. Знаете ли, кадровый голод.

– Я лучше тут сдохну, – ответил он шепотом.

– А обязанности? – напомнил я.

– Вы свои на кого только не перекладываете… Думаете, я так просто убежал от вас во внешнюю разведку? А мог бы остаться во внутренней, к дворцу и красивым женщинам поближе…

– Так я же политик, – напомнил я, – а вы политиком никак становиться не желаете.

Наконец подошла и Боудеррия, быстро перевела дыхание, а я кивнул на дальний то ли ход, то ли трещину.

– Пойдем туда. Там должен быть ход наверх. Не могу же все время ошибаться?

– Можете, – успокоил Альбрехт. – Не волнуйтесь, ваше величество! Еще как можете.

Норберт проговорил сдержанным голосом:

– А вы заметили, что пол за нами стал идеально ровным?

Я оглянулся – вся поверхность пола по всему залу блестит как зеркало, ни пылинки.

– И что удивительного? – сказал я будничным голосом. – Это сделано для нас.

– Приглашение отступить? – спросил Норберт.

Альбрехт повернулся ко мне.

– Ваше величество?

– Мы не вернемся, – ответил я.

Они дружно заревели, что да, только вперед, разгромим врага в его проклятом смердящем логове, я пошел впереди с гордо поднятой головой, но в черепе засела и не желает уходить брошенная для эффекта фраза, в которой вдруг самому же и почудился глубокий смысл.

А что, если Маркус в самом деле сделал этот пол для нас, ощутив, что нам, в отличие от скачущих филигонов, карабкаться с глыбы на глыбу не так уж и удобно? Хотя, конечно, с чего бы стал стараться, но, с другой стороны, а вдруг не различает нас и филигонов?.. Это как для меня черные и красные муравьи, те и другие такие миленькие, и чего, спрашивается, дерутся насмерть? Более того, черные с черными дерутся так же яростно и непримиримо!

Меня догнала Боудеррия, спросила непривычно мягким и почти вздрагивающим голосом:

– Ваше величество, как они… создали такое?

– Не знаю, – ответил я честно. – Может быть, само выросло…

Она вытаращила глаза.

– Это что за земли, где такое растет?

– Далекие, – ответил я. – Весьма далекие. А так что удивительного? Деревья же растут?

– То деревья…

– Я слышал, – сказал я, – растут и горы. Там, где были моря, теперь горы… или что-то еще малопотребное, как женские серьги.

Мы все время поднимаемся, по моим прикидкам, сейчас уже на полмили над поверхностью земли, а конца дороги не видно. Еще одна странность: не чувствуется, что идем по винтовой дороге, а все время вроде бы прем в одну сторону.

Проходы между залами, которые я не решаюсь назвать залами, но называю, словно прорыты гигантскими червями. Впечатление такое, что мы в недрах горы, испещренной пещерами. И странная мысль, что это в самом деле гора, что встала на путь самосовершенствования, обрела некое примитивное сознание, перестраивает структуру камня на атомарном уровне, но пока не понимает, что можно еще, и охотно стала служить не филигонам, намного более продвинутым существам, как вон Бобик радостно служит мне…

Альбрехт уже перевел дыхание, по крайней мере не слышу надсадных хрипов в легких, повернулся в мою сторону. Лицо измученное, похудевшее от потери воды, но глаза блестят восторгом.

– Мы им задали жару, ваше величество?

– И еще зададим, – пообещал я.

– Дай-то Бог!

– Бог за нас, – напомнил я, – так не все ли равно, кто против?