Ричард Длинные Руки – император

Она смолчала, уже понятно, что первыми в плен попали, конечно, горожане. Часть успели выбежать из города, но остальные слишком долго собирали добро, без которого жить не могут, грузили подводы доверху, чинили ломающиеся оси и колеса, а кто-то и вовсе пытался пересидеть напасть, спрятавшись в подвале или погребе.

– А крестьяне?

– С этими не намного лучше, – ответил я зло. – Живут обычно в окружении леса, да и брать с собой почти нечего, потому быстро покинули деревни и забрались в самую чащу. Успели захватить не только жен и детей, но и кое-что из домашней скотины. По крайней мере, коз забрали всех, эти пройдут даже там, где не всякий человек проберется. Но если бы на этом и успокоились!

– Понятно, – сказала она. – Пока беды нет, начали возвращаться и грабить брошенные дома соседей?

– В яблочко, – сказал я. – К тому же решили, что опасно днем, а ночью как раз и можно пограбить всласть… Тихо! Смотри, тебе видно?

Я сам видел впервые, изо всех сил напрягая зрение, как действуют твари, отыскавшие спрятавшихся людей. Почему-то не ринулись в город, а свернули в прилепившееся к городским стенам село, где темно, тихо и кажется полностью вымершим.

Эти существа исчезли то ли в домах, то ли в сараях, только одна темная фигурка стремительно носилась по единственной улице, сгоняя пойманных в кучу.

К ней присоединились еще двое пришельцев, а когда один человек, судя по движениям, совсем молодой и быстрый парень, попытался выбежать, один из чужаков молниеносно оказался рядом.

Я успел увидеть, как голова парня словно взорвалась изнутри. Вокруг нее вспыхнуло красное пламя, затем кровь пала на землю, а с нею и бездыханное тело.

Я не слышал крики и плач, расстояние глушит звуки, но почти чувствовал ужас людей, их отчаяние и смертельную безнадежность.

Толпа становилась все плотнее, наконец трое чужаков надвинулись, угрожающе выставив руки с растопыренными пальцами. Толпа в ужасе подалась в сторону околицы.

Я молча наблюдал, как темная масса выдавливается из села, на околице несколько тварей уже ждут, как волки, что остаются в засаде.

Захваченных гнали даже не как скот, тот все же берегут, а как существ, что должны пасть прямо на пороге их ужасающего купола. Не все могли выдержать долгий бег, а эти твари, похоже, не понимают, что люди не созданы для бега и когда кто-то останавливается в изнеможении, то это не попытка сопротивления…

Ладонь Боудеррии поднялась к плечу, пальцы протянулись к рукояти меча.

Я сказал резко:

– Даже не дышать!

Она отдернула руку, но в мою сторону не покосилась, я видел, как напряжены ее плечи, а ноги вот-вот пошлют коня в атаку. Потом донеся глубокий вздох, она опустила ладонь на бедро, но в мою сторону старалась не смотреть.

– Уже троих убили…

– Мы не можем всех спасти, – пояснил я трезво. – А гибнут потому, что ослушались!

– Прости, понимаю.

Я сказал примирительно:

– Нам тоже пора.

Она молча послала коня вперед, оглянулась. Бобик ринулся было вперед, но оглянулся виновато, помахал хвостом и вернулся к арбогастру, возле которого и пошел чинно, посматривая на меня опасливо. Я хороший, я послушный, не отсылай в лагерь!

Глава 5

Конь у Боудерии в самом деле хорош, как раз для тех операций, которыми руководила: жилистый, сухой, рожденный как для быстрых рывков, так и для долгого бега.

Я поглядывал обеспокоенно, она перехватывала мой взгляд и старалась выглядеть сильной и неустрашимой.

– Как только скажу, – предупредил я строго, – прыгай ко мне, тут же пересаживайся.

– Зачем? – сказала она. – У меня лучший конь во всем Турнедо!

– Будешь спорить, – ответил я жестким голосом, – отправляйся в лагерь немедленно.

– Я не спорю!

– Только абсолютное подчинение, – напомнил я. – Боуди, мы на войне.

Она свернула глазами, даже дыхание задержала, удавливая в себе рвущийся наружу резкий ответ, но голос прозвучал достаточно ровно:

– Хорошо. Но когда вернемся, я тебе все выскажу!

– Договорились, – ответил я. – В схватке рассуждать и спорить некогда. Сама руководишь отрядом, знаешь.

– Ладно-ладно, – сказала она и критически оглядела моего арбогастра. – Мне кажется, твоя лошадка тяжеловата для скачки. И круп у нее… широковат.

– Естественно, – ответил я, – люблю ездить тихо и медленно. Зато легко повезет нас двоих.

Она поморщилась.

– С той же скоростью?

– Боюсь, – ответил я невесело, – тебе придется все увидеть.

Толпа все ближе, дорога в темноте похожа на дохлую белую змею, по которой ползет масса черных муравьев. Впереди несколько молодых мужчин, трое из них поддерживают уже измученных бегом молодых женщин, чужаки бегут справа и слева, но больше всего их, как понимаю, там, сзади.

Боудеррия нахмурилась, в голосе впервые прозвучала неуверенность:

– Мне кажется или они носятся, как тараканы по горячей сковороде?

– Уже заметила?

– Да это как не заметить…

– Двигаются быстрее тебя, – напомнил я. – Бьют так же быстро. Хуже всего то, что и очень сильно.

Ее лицо посерьезнело, кожа на скулах натянулась, а взгляд стал беспокойно-острым.

– Как-то, – произнесла она совсем тихо, – не ожидала.

– Да, – согласился я, – это надо своими глазами.