Рифейские горы

Варвар медленно поднял голову, дёрнулся привычным движением, откидывая волосы, мешающие видеть. Глянул с вызовом, смело. Без страха! С интересом. Ну да, он не мог не слышать, как отпирали засов, не мог не почувствовать на себе взгляда. Наверняка, меня-то ты среди ночи здесь видеть не рассчитывал, до утра собрался прохлаждаться.

Их взгляды пересеклись, но раб не отвёл глаз — не забылся! — не отвёл намеренно, и тогда Кэйдар не выдержал. Подошёл стремительно, ещё в движении поднимая руку для удара.

Кулак вошёл в ничем не защищённый живот, только мышцы пресса напряглись, пытаясь создать хоть какую-то преграду. Варвар с хрипом дёрнулся — звякнули друг о друга оковы на запястьях. Кэйдар ударил ещё раз, но уже чуть выше, в солнечное сплетение. После этого удара раб отходил уже дольше. Задыхаясь, хватая ртом воздух, вскинул голову, инстинктивно пытаясь помочь лёгким начать дышать, и Кэйдар ударил его другой рукой в лицо. Схватив жёсткими пальцами за подбородок, резким движением вздёрнул вверх, произнёс:

— Я мог бы убить тебя прямо сейчас, с превеликой радостью, но я обещал ей. Сын Правителя держит слово! Даже если перед ним такая мразь…

Варвар дёрнул головой, но Кэйдар держал крепко, тот смог ответить на реплику лишь взглядом, ненавидящим и презрительным одновременно. Казалось, он рассмеётся сейчас прямо в лицо, но Кэйдар опередил его ударом наотмашь.

Она говорила о какой-то там мести, сведении личных счётов. Видела бы она эту тварь сейчас! Кому здесь мстить? Голыми руками можно задавить, как гниду. Что она могла найти в нём? Даже в сравнении с Лидасом.

Отступил, мгновенно потеряв всякий интерес. Что приятного — бить неспособного к сопротивлению? Прикасаться к тому, что ничего, кроме омерзения, не вызывает?

— Ликсос придёт только утром, господин, — заговорил надзиратель, пропуская Кэйдара.

— Не надо палача, — Кэйдар в его сторону даже не глянул. — Я отдам распоряжение управляющему. Завтра утром.

И она унижалась ради такого? И она спала с ним?

Отец Всемогущий! Что ждёт Империю?!

Часть 10

Аэлы или «светом созданные», если дословно, поклонялись огню, Творцу и пожирателю всего Сущего, а ещё они чтили Солнце. Даже город их, Каракас, повторял в своей планировке солнце: в центре огромная площадь с главным храмом Отца-Создателя, храмом вечного чудотворного огня, от которого разбегались во все стороны улицы-лучи. Дворец же Правителя, высокий, в три этажа, красивый, из белого искрящегося на солнце камня, находился на возвышении и за высокой стеной, отделяющей его от всего города. Он был виден из любой точки и выполнял функцию цитадели, главного оплота и крепости в случае обороны.

Ирида почти год прожила во Дворце, а в городе оказалась впервые. Даже тогда в тот день, когда их только привезли, она очень мало смотрела по сторонам, ничего не запомнила и не успела разглядеть. Единственным воспоминанием о Каракасе осталось подавляющее впечатление о высоких каменных стенах. Трёхэтажные и даже пятиэтажные дома, вымощенные кусками камня улицы и много, очень много людей. Постоянный, непрекращающийся гул.

Для неё, рождённой в степи, среди шестиколёсных кибиток, войлочных шатров и звериных шкур, всё это казалось необычным, непонятным и удивительным. Глаза, привыкшие обозревать простор степи по горизонтали, теперь устремлялись вслед за кладкой камня вверх, казалось, до самого неба.

Как их не давит этот камень? Как они не задыхаются в этой тесноте?

Ирида подчинялась одному правилу: уйти как можно дальше от Дворца, от Кэйдара, и шла вниз, вниз и дальше. Шла, подгоняемая страхом. Время-то уже приближалось к вечеру, значит, скоро ужин. Её, конечно, хватятся ещё до ужина. Бросятся на поиски. Надо спешить! Надо.

Ноги несли её сами. Хотя цель — сбежать! — уже была достигнута. А что дальше делать? Куда теперь?

Казалось, все на неё оглядываются, провожают глазами, удивлённо пожимая плечами. Куда так можно спешить с таким большим животом, на последних сроках? Со дня на день роды начнутся, сидела бы дома, готовилась. Нет уж! Сорвалась. Чуть ли не бегом бежит.

Нет! Никому она здесь не нужна. Никому нет дела до одинокой молодой женщины со сбившейся на плечи головной накидкой. Никто её не догонял, никто не кричал вслед, не требовал остановиться, никто не спешил наказывать за самое страшное, что только может сделать невольник: за побег.

Беглая! Беглая! Беглая!

Кровь стучала в виски. От страха, от напряжения, от усталости разболелся живот. Боль накатывала волнами в такт шагам иногда чуть сильнее, иногда — слабее. Ирида давно уже сбавила шаг, шла медленно, придерживая живот обеими руками, но боль не унималась. Наоборот, сделалась тянущей и резкой, где-то в самом низу живота. Эта боль заставляла вспомнить ту, как при выкидыше, когда он набросился на неё, как насильник, грубый, жестокий. Он мстил тогда, не зная, что этим избавляет от ненавистного плода. А сейчас другой ребёнок внутри неё тоже мог умереть. Потому что она не бережёт себя, потому что она ведёт себя не так, как до́лжно вести себя женщине на сносях.