Рифмовщик

— В конце концов наступила глухая осень, а затем и зима, — ответил дедуля. — Ресторацию в зиму закрыли, а на следующее лето я стал взрослее и слонялся по выходным с мальчишками самостоятельно. — Дедуля загрустил — наверное, вспомнил свое детство. — Этого поэта я больше не видел. Вот так и закончилось мое первое поэтическое образование.

* * *

— Этот рассказ деда я помню до сих пор, — сказал он. — И продолжение поэмы помню, — он прищурился, как будто хотел что-то разглядеть в углу веранды, и начал читать:

Все поднялись воедино,
Все решились заодно —
Каждый взял себе дубину
Защищать свое добро…

Он долго читал о том, как юный отрок отбивался от врагов и как те наконец-то отступили. Потом деревня благодарила юного отрока, а потом забыла о нём, перестала его благодарить. Время шло, и отрок стал взрослым…

Когда Крео на несколько секунд остановился, она спросила

его:

— Вы говорили, что там, напротив нас, нет ваших родственников. Так откуда же взялся дед?

— Это я всё нафантазировал. Придумал, чтобы вас развлечь, и про деда тоже. Хотите, я расскажу вам сон о том, как я понял, что стал рифмовщиком?

— Опять фантазии? — спросила она.

— А разве сон не фантазия? — ответил он. Закроешь глаза — и всё вокруг становится фантазией.

— Не понимаю, — ответила она.

«Она не понимает, — подумал он. — Точно, как тогда ответила Юста: “Не понимаю: почему нельзя приспособиться?”»

* * *

— Нельзя, — ответил он. — Надо же когда-нибудь сказать «нет».

Она уже почти год была прокуроршей. После генеральского дела ей доверили весь город, а его издательство поприжали — и теперь он стал, так сказать, «свободным художником». Что-то писал, сочинял, но его не печатали. Юста вначале была терпелива к его состоянию, но потом постепенно, всё более и более ее стало раздражать, как она однажды выразилась, его творческое безделье.

Свадьбу они так и не сыграли. После ее назначения на высокую должность ей стало совсем некогда.

— Дела, дела… — говорила она, отнекиваясь от его предложений.

Постепенно он перестал писать ей стихи. Особенно после последнего стихотворения:

Когда последняя звезда
Погаснет с утренней зарею,
Она исчезнет навсегда,
Что звали мы тогда любовью.
Проходит всё — пройдет и это,
Как будто бы проходит лето,
И осень — грустная пора —
К зиме уходит со двора.

Оно ей совсем не понравилось. Когда он его прочитал, она сказала:

— Ты совсем разучился красиво рифмовать.

«Когда же это произошло?» — подумал он. Как он умудрился не заметить этого момента, этой точки невозврата, когда она перестала любить его? Может быть, тогда, после первого дня своей новой работы на новой должности? Может быть, тогда, когда поздно вечером она пришла, хотя и усталая, но очень важная, и он не сразу понял, что с ней произошло. Она объявила:

— Я теперь главный прокурор.

А он как-то, наверное, с ее точки зрения, не так как надо отреагировал, и она сухо добавила:

— У меня теперь много ответственной работы.

И приснился ему страшный сон: как он идет по главной аллее кладбища, а на могильных плитах сидят его старые друзья и укоризненно качают головами, не одобряют его поступки, а некоторые, уже умершие, злятся на него. Он идет, стараясь не обращать на них внимание. Ему и страшно, и странно. Он задает себе один и тот же вопрос: «Что они хотят от меня?» И не может понять: зачем он здесь?

Проснулся он поздно — она уже ушла. В столовой он нашел записку: «Вечером меня не жди — у нас мероприятие». В редакции его встретили настороженно — уже все знали, что у него неприятности. Последнюю публикацию о толерантности «наверху» не одобрили. Городское руководство было недовольно, а главное — недоволен был его покровитель.

Слухи, как мыши, разбежались по всем углам. Уже кто-то говорил, что ему надо собирать манатки, пока не поздно. Кто-то жалел его, а многим было всё равно, не тот — так другой. Он как раз сегодня вечером хотел поговорить с ней об этом, но утренняя записка нарушила его планы.

«Придется уходить, — подумал он, оглядывая полки с книгами. — Буду чистым литератором, не пропаду».

Но какой-то противный осадок витал над этой мыслью: «Слабак, не можешь отстоять свое, не можешь приспособиться, как остальные! Не можешь…»

— Не могу, — сказал он сам себе и набрал номер покровителя.

— Вас слушают, — раздался голос секретарши.

Он представился и попросил соединить его с шефом. Секретарша ответила:

— К сожалению, он занят — перезвоните попозже.

Через час явились два одинаково одетых молодца. По-деловому расположившись в его кабинете, они положили перед ним на столе бумагу, из которой следовало, что с ним прерывают контракт. Он прочел текст несколько раз, встал из-за стола и спросил:

— Я могу забрать свои вещи?

— Да, конечно, — ответили молодцы и добавили: — Мы подождем.