Рифмовщик

Долой неправильное слово
И мысли, что нам всем вредят!
Не будем повторять их снова:
Враги повсюду и не спят!

Они прокричали вслед за всеми очередной лозунг.

— Можно не улыбаться, — прошептал он, видя, как она с усилием продолжает держать улыбку.

Дождь прекратился, но сырость, всепоглощающая сырость осталась. Фонари постепенно разгорались, и стало заметно светлее. Наставники размеренно выхаживали по тротуарам и продолжали свою монотонную работу. Она обратила внимание на то, что наставники, в отличие от манифестантов, оставались сухими.

— Они что, не мокнут? — она дернула парня за мокрый рукав.

— Тише ты! — ответил он. — Потом расскажу.

Она замолчала. Где-то в конце переулка послышался шум. Сначала несколько голосов, перебивая друг друга, выкрикивали лозунги, затем шум, по мере приближения к центру, перерос в постоянный гул. Все рядом стоящие участники принялись орать разные лозунги, стараясь перекричать друг друга.

Она взглянула на некрасивого парня. Тот, закатив глаза, что есть мочи выкрикивал отдельные слова из разных строчек только что озвученных лозунгов. Лицо его налилось красным цветом. Он так широко открывал рот, что ей был виден его вибрирующий маленький язычок в гортани. Она, чтобы не отстать от других, не выделяться в этой орущей толпе, принялась так же раскрывать рот, изображая кричащую во всю глотку манифестантку.

Разнотональные голоса, переходившие в хрип и визг, оглушили ее. Минут через пять всеобщего ора ей хотелось только одного — тишины. Хотелось заткнуть уши, крепко прижать их ладонями, сжавшись сесть на корточки и ждать — ждать, когда закончится это сумасшедшее мероприятие. Она мельком взглянула на некрасивого парня и с изумлением обнаружила в нём разительные перемены. Лицо его побелело, глаза открылись, он перестал кричать, и выражение его лица с ненормальновозбужденного превратилось в равнодушно-спокойное. Его пустые глаза смотрели на нее, и ей стало как-то не по себе. Она отвернулась в сторону и продолжила открывать рот вместе со всеми, делая вид, что участвует в процессе коллективного помешательства.

Она взглянула на часы — стрелки показывали ровно двенадцать, — и тут же к ней пришла мысль из какого-то древнего рассказа: «И в полночь проснулись вурдалаки и прочая нечисть». Оглянувшись вокруг, она заметила, что орущие постепенно успокаивались. Гул затихал, и через несколько минут наступила долгожданная тишина. Кто-то сзади тронул ее за плечо — она вздрогнула от неожиданности и замерла.

«Это тот, некрасивый, — подумала она. — Не надо оборачиваться. Надо сделать вид, что я не поняла, что это было».

Сделав шаг вперед, она уткнулась в чью-то широкую спину. Черная холщовая куртка была мокрая до нитки, и снова кто-то сзади тронул ее за плечо. Дальше двигаться было некуда. Она замерла на месте, стараясь затаиться, и снова почувствовала чье-то прикосновение.

«Надо обернуться, — подумала она. — Надо заставить себя обернуться».

Он не мигая смотрел на нее пустыми глазами, и его губы тихо повторяли одни и те же слова:

— Я оформлю рапортичку.

Она кивнула головой в знак согласия, и парень заткнулся. Он просто смотрел на нее, и казалось, его взгляд сфокусировался где-то далеко над ее головой. Манифестанты потихоньку приходили в себя, послышались шепот и тихие голоса. Наставники, что дефилировали по тротуарам, куда-то испарились. Снова пошел мелкий дождь. Она поежилась от холода и только сейчас заметила, что некрасивый парень с белым лицом и пустыми глазами стоит абсолютно сухой. Мелкие капельки дождя скатывались с него и нисколечко не смачивали его гладкие волосы и одежду. Его темные брюки с тщательно отглаженными стрелками упирались в отлакированные до блеска ботинки. Немного осмелев, она подумала про себя:

«Надо бы выбираться отсюда».

Она осторожно подвинула свой транспарант к парню и тихо сказала:

— Подержи.

Он машинально взял древко свободной рукой, снова произнес свою фразу о рапортичке и замер, словно часовой на посту.

Через полчаса она стояла под теплым душем и вспоминала этот ненормальный вечер.

* * *

— Что это было? — спросила она.

— Принудительная манифестация, — ответил Крео.

— Зачем принуждать к проявлению солидарности или протеста?

— А как же без принуждения? Без принуждения никак нельзя, — он улыбнулся и торжественно объявил: — Принуждение как способ существования в окружающей среде.

— Простите, я не совсем вас понимаю, — сказала она.

— Да я иногда и сам себя не понимаю, а от этого и фантазии в голове возникают разные.

— И как же вас поймет читатель? — спросила она.

— Читатель разный бывает. Кому-то надобно попроще, кому-то — помудрёнее. На всех сразу не угодишь.

— А эта история для кого? Для «попроще» или для «помудрёнее»? — спросила она.

— Не знаю, — ответил он. — Не мне судить.

— А кому же судить, как не автору? — продолжила она. — Я где-то слышала фразу: «Автор сам себе самый строгий судья».

— Да, наверное, это так. Но так хочется, чтобы хотя бы кто-то похвалил.